И здесь растения были в большом почете у муравьев, но только другого вида. На них всюду виднелись не красноголовые Формики трунцикола, а черные муравьи Формика фуска и такие же черные суетливые, но значительно меньших размеров муравьи Лазиус нигер. На одном васильке я нашел дружную компанию крошечных, едва ли не более одного миллиметра, светло-коричневых муравьев лептотораксов. Все муравьи были очень заняты. Кто слизывал сладкие выделения или соскребывал их загустевшие остатки, а кто по-хозяйски прогуливался по цветкам, защищая его от возможных расхитителей. У муравьев закон охраны «дойных коровушек», будь то тли или растения, дающие сладкий сок, соблюдался строго и неукоснительно. Один муравей Формика фуска настойчиво охотился за крошечными едва различимыми глазом трипсами — любителями цветков, другой перегонял с места на место маленькую юркую мушку-пестрокрылку, но она, ловко увертываясь от своего преследователя, не желала покидать растение. Обычно мушки-пестрокрылки откладывают яички в завязи цветков, в них развивается их потомство. Каждый вид пестрокрылок приспособился жить на определенном виде растения.
Судя по всему, муравьиная опека оказывала благотворное влияние на цветки-прокормители, и на тех васильках, где муравьев почему-либо не было, кишели черные трипсы и свободно разгуливали мушки-пестрокрылки. Так что, как говорится в пословице, «долг платежом красен».
В горах Тюлькубас, что в переводе на русский язык означает «Лисья голова», едва мы выбрали для стоянки небольшую долинку среди весенних зеленых холмов и принялись за устройство бивака, как раздался крик: «Скорее сюда. Нашла интересное!»
Палатка брошена, упала, и мы все мчимся смотреть находку. А она, действительно, забавная. Три гладких ланцетовидных листочка распростерлись по земле в стороны, а посередине между ними очень странный, темно-бордовый нежно-бархатный цветок. Собственно, это даже не цветок, а тоже листик, только очень широкий, толстый и с нижней стороны зеленый. Из центра цветка торчит тонкий длинный цилиндрик, еще более нежно-бархатистый, а там, внутри, видны какой-то белый поясок, отростки, выросты. Удивительный цветок! Никогда не видел такого.
Меня интересует, какой у цветка запах. Наклонившись, я втягиваю воздух. Резкий запах трупного разложения и еще чего-то невыносимо противного ударяет в нос. От него даже кружится голова. Кажется, еще немного и затошнит, вырвет. Жаль, что такая изумительная красота, оригинальная форма сочетается со столь дурными качествами.
— Хорошо пахнет, отлично пахнет, — едва переводя дыхание, бормочу я.
— Замечательный запах! — краснея от неожиданности, подтверждает один из участников встречи с цветком.
Третий член нашей компании доверчиво тянется к цветку, вдыхает полной грудью, потом, чертыхаясь, откатывается в сторону.
По-видимому, цветок предназначен только для любителей навоза да мертвечины. Кто же они, эти насекомые? Мы осторожно вскрываем цветок и перед нами предстает очень сложное, даже вычурное образование. В самом низу столбика на его светлом основании торчат аккуратными рядками темные шишечки. Выше них шишечки крупнее, светлее, почти желтые и с иголочками на кончиках. Это женские цветки. Еще выше — шишечки фиолетовые с длинными острыми отростками. Они образуют как бы густое сито, мохнатую муфточку, через которую могут пробраться к основанию цветка только мелкие насекомые. Над решетом красуется толстый красный поясок в нежных бугорках — это мужские цветки. Выше них вторая муфточка щетинок. Затем идет узкая лиловая шейка, за которой высится и сам длинный бархатистый столбик. Какая вычурность строения! И все, конечно, имеет строго определенное назначение.
Подъезжает на лошади чабан. Смотрит на нас, смеется.
— «Кушал'a» называется этот цветок, — поясняет он. — Дурной цветок, мертвым пахнет. Но им лечатся. Вот там, за большим камнем, видишь, палки в земле? Это около кушалы. Летом, когда завянет, будут копать корень, в воде кипятить. У кого больные легкие — хорошо помогает.
Интересно бы еще посмотреть эти цветы. Но над снежными вершинами Таласского Алатау все больше и больше темнеют грозовые тучи. Надо торопиться ставить палатку. Как бы к вечеру не разыгралась гроза.
Ночью бушует ветер, стучат о палатку крупные капли дождя, яркие молнии разрезают темноту. А утром безмятежно светит солнце, и всюду вокруг нас раскрылись бордово-бархатные цветки кушалы, вся равнина в цветках, и дурной запах струится со всех сторон. В каждом цветке в самом низу, за решеткой, беснуются скопища мелких мушек. Снуют юркие трипсы, не спеша барахтаются маленькие навознички (крупным сюда не пробраться), сверкают лакированным одеянием крохотные жучки-пестрокрылки, выпуская наружу изящные ажурные крылья. И вся эта мелюзга, будто опьянев от аромата гниения, копошится, бурлит в угарном веселье.
Потом мы долго путешествуем в предгорьях Таласского Алатау, но уже нигде не встречаем такого изобилия кушалы[5].