Население: одна

Медленно, как уходит боль после серьезной травмы, одиночество отступило. Страх остался. Нечто убило этих людей и убьет ее, если отыщет. Приняв решение остаться, она уже была готова к смерти в одиночестве. Но она всегда думала, что умрет от старости или несчастного случая. Не от чужой руки.

Она чувствовала себя хрупкой, беззащитной, беспомощной. На складе было какое-то оружие, но Офелия понимала, что оружие ее не спасет. Невозможно оставаться начеку постоянно; она всего лишь человек, ей нужно есть, спать, ходить в туалет. Один в поле не воин, даже с машинами. Если эти существа найдут ее, им не составит труда ее прикончить. Что они это сделают, Офелия не сомневалась: они уже расправились с несколькими десятками человек моложе и сильнее нее.

Впрочем, страх тоже отступал, хотя и медленнее одиночества. Постепенно ей удалось забыть – не специально, просто множество мелких дел вытеснило из головы все остальное. Ее до сих пор не нашли. До сих пор не убили. И она продолжала получать удовольствие от своих занятий, и ее желания тоже никуда не делись.

Она собрала рассыпанные под швейными столами бусины и снова нанизала их на леску. Изготовила и покрасила еще, добавила высушенные панцири склизевика, семенные коробочки, кисточки, связанные из длинных волосков с коровьего хвоста… Она сама толком не знала, что у нее получится, но ей нравилось сочетание крупных и мелких элементов, цветов, фактур и линий. Примерив готовое изделие, она прикинула, где чего не хватает: вот здесь просится еще одна нитка бусин, а тут – что-то потяжелее, чтобы конструкция не съезжала с плеч. Она посмотрелась в зеркало. Странно, но после того случая с челноком она почти этого не делала. Ей не хотелось видеть выражение своего лица: она боялась, что сама себя напугает. Но увиденное в зеркале даже человеком назвать было сложно.

Офелия изумленно уставилась на свое отражение. Она не чувствовала, что изменилась – по крайней мере, сильно, – и лицо в зеркале строило знакомую гримасу, с которой она всегда смотрелась в зеркало. Брови истончились и побелели; седые волосы превратились в растрепанное серебристое облако. Но внутреннее «я» – то самое, что увлеченно нанизывало на леску бусины, перья и шарики шерсти, коровий волос и коробочки с семенами, то самое «я», которое чувствовало, в каких местах скрепить между собой нити и как лучше подвесить к новым бусам кисточки, – это «я» и представить не могло, как она будет выглядеть в чем-то помимо рабочих рубашек, юбок и чепцов.

«Вульгарщина», – сказал старый голос. «Вот это да», – одобрительно сказал новый. Да, она стара, и кожа у нее дряблая и морщинистая, испещренная пятнами за без малого восемьдесят лет жизни… но ее тело, подобно пестрой паутине, оплетало кружево цветов и фактур, созданное ее руками. Она переступила с ноги на ногу, смещая вес с больного бедра, и украшение заколыхалось, будто от ветерка. Крупные бусины на спине перекатились, успокаивающе легли в ямку у позвоночника. Растительные волокна на плечах почесывали места, до которых ей всегда было трудно дотянуться.

Офелия долго смотрелась в зеркало, прежде чем осторожно снять украшение. В повседневных хлопотах оно будет только мешать… но ей нравились новые ощущения. Она уже знала, что будет надевать его часто. Она повязала кусок ткани, который носила теперь вместо одежды, и, широко улыбнувшись, погляделась в зеркало снова. Розаре бы не понравилось – ни ее голые старушечьи ноги, ни отсутствие белья. С мыслью о Розаре она запальчиво окунула палец в горшок с красной краской, которую использовала для бусин, и провела полосу поперек груди. Черной краской нарисовала круги на щеках, на лбу, на бедрах. Синей провела тонкую черту по спинке носа. Она начала хихикать; кто бы мог подумать, сколько удовольствия можно получить, используя собственное тело вместо холста? Она окунула ладони в зеленую краску и поставила отпечатки на живот, переднюю сторону бедер и ягодицы. На тыльную сторону ладоней и ступни плеснула желтым. И, оставляя на полу желтые следы, вышла на улицу, ничего не опасаясь и ни о чем не думая впервые за долгое время.

С неба сыпал мелкий теплый дождик, не столько падая на землю, сколько образуя влажную дымку. Офелия прошлась вдоль домов, касаясь дверей и оставляя желто-зеленые отпечатки. Вдруг ей захотелось пометить их все; она бросилась назад в центр, схватила горшок с желтой краской и зашагала от порога к порогу, не пропуская ни одной двери. Обойдя половину поселка, она вдруг поняла, что это не просто игра; страх хлынул волной, требуя, чтобы она довела дело до конца. Если она прервется, если отвлечется на что-нибудь, если краска закончится прежде, чем последнюю дверь украсит ее метка, произойдет нечто ужасное. Задыхаясь, кривясь от боли в ногах, она металась от двери к двери, от дома к дому, не пропуская даже сараев, помечая склады и рециклер, а потом вернулась в центр и прошлась по дверям внутри…