Наш человек на небе (СИ)

- Наблюдаю, — еле слышно прошелестело в динамике.

Он прислушался: первый — малый колёсный спидер, «мотоцикл»... да, как обычно. Затем танк, один. Гонят своим ходом с ремонтной базы на станцию рельсовой дороги.

Грузовых транспортников не слышно; о — мягкие шлепки копыт. «Лошади».

В армиях обеих земных Держав, — и Рейха, и СССР, — преобладал гужевой транспорт. У немцев степень механизации, пожалуй, была повыше... но исправлением именно этого перекоса и занималась оперативная группа.

- Хитренко, — грозно прошелестел динамик.

- А? — тут же отозвался Хитренко.

Разумеется, восклицание в переводе не нуждалось, но иногда у Старкиллера складывалось впечатление, что совмещённая с переговорным устройством клипса-транслятор испытывает своеобразное механическое удовольствие, адаптируясь к земному языку. Хитренко пришепётывал и тянул гласные; переводчик акцентировал голос разумного лёгким металлическим оттенком — сочетание на выходе получалось такое, будто говорил слегка дефектный дроид.

Юноша непроизвольно улыбнулся — но немедленно поджал губы. Он ситх.

Он не должен испытывать радость.

Радость отвлекает от Тёмной стороны.

- Хитренко! — зашипел динамик. — Я тебе повеселюсь тут! Крути ручку давай. И голову включи. Если и на этот раз упустишь момент, я с тебя шкуру...

- Тащ майор! Ну шо Вы как с маленьким-то...

- Пять, — вмешался в диалог рассудительный голос Зеленковского, — че-етыре, три...

- Хитренко-о!..

- Слушаюсь, тащ мар! И-и-йэ!..

На дороге громыхнуло. Немедленно взвился пулемёт, — немецкий; бесцельно, с перепугу, — заржали лошади.

«Жаль», подумал Старкиллер, «зверей можно было бы ещё использовать». Он вырос в недрах космического линкора, среди металла, пластика и дроидов; корабельные паразиты не особенно дружелюбны. Миссии на планетах приучили молодого ситха к враждебности большинства не только разумных, но  и животных видов. А здесь, на Земле, лошади... они были добрые. Они были настоящие.

Юношу осыпало снегом и мелкими комьями земли. С двух сторон дороги застучали автоматические бластеры, на этот раз свои. Послышались вопли, затем глухой удар: перевернулся «мотоцикл». Натужно взревел мотор танка. Старкиллер положил ладонь на рукоять меча, подобрался и, отпуская наконец тугую пружину Силы, взмыл над сугробом. В прыжке время словно застыло: юноша увидел двух лошадей, — одна убегала, сбросив убитого седока; другая кричала от боли и судорожно пыталась встать на копыта, — увидел пятна свежей крови на снегу, мёртвых разумных... и танк. Большой, мертвенно серый танк медленно проворачивался на краю неглубокой тёмной воронки. Радиоуправляемый фугас, подорванный Хитренко, с редкой точностью сорвал левую гусеницу — но сама машина почти не пострадала, как и рассчитывал Мясников. Танк накренился, голые катки вспарывали снег, узкая лента металлических траков соскальзывала в воронку.

- Не стрелять, — тихо сказал Старкиллер в микрофон, приземляясь сбоку от танка, хотя и знал, что стрелять теперь никто не собирается. Кроме немцев.

Зажужжал электрический привод; башня вздрогнула и начала быстро разворачиваться в сторону юноши. Он поморщился, — попасть в него из баллистического орудия «гансики» не смогли бы, но угодить под акустический удар не хотелось, — и потянулся Силой.

Там, в боевом объёме вражеской машины, вразнобой стучали испуганные сердца. Держава Рейх начинала испытывать некоторые трудности с комплектацией танковых экипажей, и на второстепенных задачах немцы старались экономить: вместо положенных по штату пятерых танкистов в машине находилось всего трое.

Ситх проверил башню: двое. Один, — очевидно, командир, — прямо сейчас припал к узкой смотровой щели.

Старкиллер повернулся так, чтобы не попасть под случайный выстрел из пистолетного порта, поднял голову и посмотрел прямо туда, где чувствовал взгляд немецкого командира. Тот отпрянул от щели; ситх знал, что напуганный разумный схватился за ручное оружие.

Страх, изумление, отчаяние, ненависть противника дали Старкиллеру то, в чём он так нуждался. Юноша наклонил голову и сжал невидимый кулак Силы. Доля стандартной секунды — и голова немца взорвалась фонтаном кровавых ошмётков. Привод башни умолк; второй «гансик» завизжал так тонко, что Старкиллеру на мгновение почудилось, будто бедняга переживает из-за необходимости отмывать рабочее место. Конечно же, это было не так: просто немцы никак не желали привыкать к виду и вкусу собственной, немецкой крови; им всё ещё казалось удивительным, что здесь, в России, по-настоящему приходится умирать.

Водитель машины оказался крепче — или его просто залило поменьше. Танк снова зарычал и стал проворачиваться на месте, загребая снег уцелевшей правой гусеницей.

Старкиллер сорвал с пояса меч, перекинул рукоять в левую руку. Ухватился за ствол орудия, — так удачно повернулась башня, — легко вскочил на броню. Включая меч, склонился к лобовому листу и с размаху вогнал лезвие в широкую смотровую щель.

Тёмно-алая молния пронзила триплекс, водитель отпрянул в кресле и наконец-то закричал.

«Я меч, я пламя!», ликующе подумал Старкиллер, упиваясь ужасом и болью жертвы.