Наш дом стоит у моря

В порту встали подъемные краны. Растопырив лапы, они двигались медленно вдоль причалов по широким рельсам, заглядывая в брюха кораблей, и были похожи на любопытных журавлей.

Вместе со стариками грузчиками в порту работали и совсем еще молодые ребята. Они были ровесниками Толяши Стояновича, эти пареньки, — лет по семнадцать, не больше, — но в армию их не брали: ведь был уже не сорок первый год, а сорок четвертый.

Как-то мы с братом подошли к пульману с мукой, который разгружала вот такая бригада молодых. Головы и плечи ребят были покрыты мешками, чтобы мука не попадала за шиворот. Помню, дядя Паша, когда «работал с мукой», тоже всегда надевал вот так, треугольником, мешок на голову.

Из вагонов ребята брали мешки на спину и складывали их в штабель. Двое подавали, остальные носили.

— Ну-ка, погоди, Санька, — сказал мне Ленька и тоже накрыл голову пустым мешком.

Сгорбившись, он подошел к пульману и подставил спину. Парни, подававшие мешки из вагона, приняли его за своего и сразу же взвалили на Леньку мешок. А было в этом мешке верных килограммов восемьдесят: он совсем накрыл Ленькину спину.

Вцепившись побелевшими пальцами в уголки мешка, пошатываясь, Ленька двинулся к штабелю. Из-под мешка его почти не было видно — только ноги — две хворостинки. И ноги эти дрожали, подгибались. «Дойдет или не дойдет? — переживал я за брата. — Дойдет?..»

Не дошел Ленька — опрокинул его все-таки мешок на полдороге. И ребята-грузчики сразу же заметили «аварию».

— Слабак ты еще, друг, — подошел к Леньке парень в красной спортивной майке с пришитой белой семеркой на груди. — Ну-ка, подай. — Он подсел, взвалил мешок на плечо и понес его к штабелю.

Ленька махнул мне рукой: пошли, мол.

— Спина болит, Лёнь?

— Помолчи, — сказал Ленька. — Помолчи, пожалуйста.

Я, конечно, помолчал. Но с тех пор мы эти самые пульманы обходили сторонкой.

«СИНЕНЬКИЙ СКРОМНЫЙ ПЛАТОЧЕК…»

Сегодня Ленькина школа дает шефский концерт в госпитале Филатова. Мы пришли втроем: я, Ленька и Жорка Мамалыга. Мы с братом как посторонние; Мамалыга как участник: он будет читать стихотворение.

Госпиталь Филатова находился на Пролетарском бульваре, по дороге в Аркадию. Раньше это была просто глазная клиника. Но постепенно ее превратили в госпиталь — раненых было много. Пришлось даже пристроить несколько новых палат в парке над морем.

Здесь же, в парке, и должен был состояться шефский концерт.

Когда мы пришли, старшеклассники уже расставляли скамейки перед новенькой эстрадкой, а девчонки протягивали занавес, сшитый из простыней. За простынями кто-то репетировал на аккордеоне.

Раненые, все с повязками на глазах или же в темных очках, толпились на аллейках, негромко переговаривались, спрашивая то и дело:

— Скоро, сестричка? Скоро?..

И, приподняв подбородки, как это делают обычно люди, недавно потерявшие зрение, раненые прислушивались к ребячьим голосам, топоту ног на эстраде, к звукам аккордеона.

Потом мы увидели Зинаиду Филипповну, Ленькину классную руководительницу, и спрятались в кустах.

Зинаиду Филипповну я запомнил еще тогда, когда мы с Ленькой и мамой первый раз пришли в школу. У Зинаиды Филипповны две толстые косы свернуты в тугую прическу. И еще я запомнил, как она произносила букву «ч», мягко, певуче, по-украински — «чэ». В этом она была немного похожа на старшину Мурадяна.

Вот и сейчас Зинаида Филипповна суетилась, заглядывала за простыни на эстраде:

— Чэмвы там занимаетесь? — и командовала старшеклассниками: — Быстрее, ребята, быстрее… Чэрнов, оставьте между скамейками место для прохода зрителей… то есть раненых.

Потом она подошла к сестрам:

— Можно вести. Мы уже почти готовы…

И сестрички в белых халатах начали рассаживать раненых по местам.

Зинаида Филипповна кинулась к эстраде:

— Где Аля? Где наш маленький конферансье? Чэстное слово, я с ума сойду от этих детей!.. Аля?!

Мамалыга сказал нам:

— Ну, я пойду, ребя… Порепетирую. Волнуюсь я, братцы, дико…

— Ни пуха, — ответил Ленька. — Ни пуха ни пера.

Наконец суматоха улеглась, раненых усадили. Мы с братом примостились во втором ряду, с краешку.

А в простынях на эстраде уже кто-то запутался. Что-то живое копошилось в них и никак не могло найти выхода. Наконец простыни чуть раздвинулись, и в образовавшуюся щель пролезла второклашка Аля с большим розовым бантом на голове.

Увидев толпу, заполнившую скамейки перед эстрадой, Аля оробела и попятилась. Но в это время из-за простыней высунулась полная рука Зинаиды Филипповны, погладила Алю, успокоила. И Аля, словно набралась сразу смелости, шагнула вперед:

— Сейчас Юля Адамова споет песенку «Синий платочек». А Сережа Фомин будет на гармошке ака… ак… ака…

— Аккомпанировать… аккомпанировать, доченька, — подсказывали ей раненые из первых рядов.

Но Аля беспомощно топталась на месте с открытым ртом и никак не могла выговорить трудное, но знакомое ей слово:

— Акак… ак…

Раненые, конечно, не видели, что лицо у Али сморщилось, как печеное яблоко, но по голосу, наверное, чувствовали, что Аля сейчас заревет на всю эстраду. Тогда с переднего ряда поднялся боец с повязкой на глазах и спросил у Али: