Наш испорченный герой. Встреча с братом

— Ага! Вы, значит, из тех, кто думает, что экономика — главное для объединения? И что разговоры об этом без учёта экономических факторов — это романтизм, ненужные сантименты и так далее? Вот вы из каких! Но вы бы лучше держали своё мнение при себе. Всякий, кто настаивает, что экономика главнее, — это либо мошенник, либо крайне правый, который считает, что Южная Корея должна просто сожрать Северную! — Потом он несколько успокоился и принялся объяснять: — Объединение двух частей Корейского полуострова — это возвращение к естественному закону и восстановление исторической справедливости, потому что наш народ изначально был единым и единой была наша земля. И потому те, кто называет наше стремление вернуться к истокам «политическим подходом», и говорит, что, мол, сначала надо подготовиться экономически и достичь культурного единообразия, — это люди, которые на самом деле не хотят никакого объединения. Они призывают к благоразумию, но на самом деле у них совсем другие мотивы. Особенно у тех, кто настаивает на долгой экономической подготовке. Это зловредные империалисты, которые затягивают объединение, рассчитывая, что в конечном итоге Северная Корея просто сдастся Южной и они получат огромную колонию, которая вдвое увеличит рынок сбыта и даст им двадцать миллионов новых потребителей. А если это не так, то почему для них так важны экономические условия в КНДР и у нас? Если мы считаем корейцев на Севере нашими братьями по крови, то как можно вообще рассуждать о «расходах на объединение»? Разве не обязаны мы поделиться с братом последним?

— Ну, в наше время даже братья не делят всё поровну, — возразил я. — Вот посмотрите на Германию. Она была подготовлена к объединению куда лучше нас, а сколько возникло проблем! А Йемен? Они объединились вашим политическим путём, а теперь, похоже, идут к гражданской войне.

Когда я говорил с торговцем антиквариатом, я настаивал на политическом подходе. Теперь всё было прямо наоборот: я встал на «экономическую» точку зрения. Мне было легко менять позиции по той простой причине, что я никогда не думал всерьёз об объединении. Мой собеседник снова завёлся:

— Чушь, чушь и чушь! Слушайте меня. Неужели вы думаете, что когда-нибудь придёт такой день, когда обе стороны достигнут экономического равенства и сходства культур? И что возможен вариант, при котором объединение не принесёт никаких проблем, а одни только доходы и удовольствия? И неужели кто-то из «экономистов» в это действительно верит? Да они лучше всех знают, что такого никогда не будет, — вот потому на этом и настаивают! Ну неужели вам не кажется благороднее сказать: давайте сначала объединимся, а там — будь что будет? Ведь это же честнее, правда? Честнее? Ну скажите, профессор!

Я мог бы возразить: «А что, если повторится история? Что, если вспыхнет гражданская война, как после освобождения от японцев?» Но я промолчал. Я чувствовал усталость. Честно говоря, мне всегда казалось, что спорить об объединении и вообще ввязываться в идеологические дебаты — не моё дело. Может быть, сказывался комплекс неполноценности, который развился у меня из-за того, что меня всю жизнь клеймили как сына предателя. А может быть, всё дело было в суровом антикоммунистическом воспитании, через которое все мы прошли в детстве. Когда мне доводилось участвовать в политических спорах, я быстро уставал. Поэтому я решил переменить тему, но невольно только подогрел его ярость:

— Ну, вы знаете, я ведь на самом деле не против политического подхода. Я просто приводил вам аргументы, которые слышал от других. Просто думал, что вам будет полезно их учесть.

Упомянув «других», я вовсе не думал о торговце антиквариатом, но Объединитель сразу решил, что речь идёт именно о нём. Он покраснел, и голос его зазвучал во всю силу: