Наш общий друг (Книга 3 и 4)

- Далеко не одно и то же. Тише, тише, успокойся! По щекам Юджина покатились слезы, и она взмолилась:

- Закрой глаза!

- Нет, - сказал Юджин, снова покачав головой. - Я буду смотреть на тебя, Лиззи, пока могу. Моя беззаветно смелая жена! Моя героиня!

Услышав эти слова, она сама заплакала. А когда он, собравшись с силами, приподнял забинтованную голову и прижался к ее груди, слезы полились из глаз у них обоих.

- Лиззи, - сказал Юджин после долгого молчания. - Как только ты почувствуешь, что я покидаю это незаслуженное мною прибежище, окликни меня, и я вернусь.

- Хорошо, Юджин.

- Вот, вот! - с улыбкой воскликнул он. - Если бы не это, я давно бы ушел.

Немного спустя, когда беспамятство, казалось, совсем овладело им, она проговорила спокойным, полным любви голосом: "Юджин, муж мой!" И он сейчас же отозвался: "Вот опять! Видишь? Тебе ничего не стоит вернуть меня обратно!" А потом он уже не мог говорить, но ответом ей служило легкое движение его головы, лежавшей на груди у нее. Солнце высоко поднялось в небе, когда она осторожно встала с постели, чтобы дать ему лекарство и покормить его. Полная неподвижность этого тела, словно выброшенного волнами на берег, испугала ее, но у самого Юджина, видимо, мелькнула какая-то надежда.

- Ах, Лиззи! - чуть слышно проговорил он. - Если я поправлюсь, как мне отплатить тебе за все, что ты для меня сделала!

- Не стыдись своей жены, - ответила она, - и этим отплатишь ей сторицей.

- Отплатить за все, Лиззи... На это уйдет целая жизнь, и ее будет мало...

- Так живи, Юджин! Живи ради меня! Живи, и ты увидишь, как я буду стараться, чтобы тебе не пришлось краснеть за свою жену.

- А по-моему, дорогая, - сказал он, пытаясь - и небезуспешно вернуться к своему обычному шутливому тону, - по-моему, самое лучшее, что я могу сделать, это умереть.

- И оставить меня с разбитым сердцем?

- Что ты, что ты, дорогая! Разве это можно! Нет, я думал вот о чем: только из жалости ко мне - несчастному калеке, ты дорожишь мной, ты превозносишь, любишь меня.

- Да, люблю, видит бог, люблю!

- И видит бог, я ценю твою любовь! Но если мне суждено выжить, ты увидишь, какой я на самом-то деле.

- Я увижу, что на самом деле у моего мужа непочатый край сил и воли и он обратит все это себе на благо.

- Ну что ж, Лиззи, надеюсь, так оно и будет, - грустно, но все же с усмешкой проговорил Юджин. - Надеюсь... Но я недостаточно тщеславен, чтобы уверовать в это до конца. Да и откуда взяться тщеславию у человека, который загубил, растратил даром свою молодость! Смиренно надеюсь, но верить не смею. Совесть мне подсказывает, что, если я выживу, нас с тобой ждет глубокое разочарование, а следовательно, мне лучше умереть, моя дорогая.

ГЛАВА XII - Уходящая тень

Приливы и отливы много раз сменили друг друга, земля много раз обошла вокруг солнца, корабль, плывущий по океану, благополучно закончил свой путь и доставил дочку-Беллу домой. И кому это принесло большую радость и большее счастье, как не миссис Джон Роксмит, если не считать, разумеется, мистера Джона Роксмита!

- Ну, дорогая, скажи, теперь тебе хочется быть богатой?

- Как ты можешь задавать такие вопросы, Джон? Вот оно, мое богатство!

Это были чуть ли не первые слова, произнесенные около мирно спящей дочки-Беллы. Как вскоре выяснилось, дочка-Белла была на редкость смышленая девочка, но она почему-то питала острую неприязнь к бабушке, вследствие чего у нее начинались колики в желудке всякий раз, как эта величественная особа оказывала ей честь своим вниманием.

Что могло быть милее зрелища, когда Белла любовалась своей дочкой и, будто глядясь в зеркало, - но глядясь без всякого кокетства, видела на этом детском личике крошечные отражения собственных ямочек! Ее херувим-папаша однажды сказал Джону (сказал совершенно справедливо), что дочка сделала Беллу еще моложе, и он вспоминает дни, когда Белла носилась со своей любимой куклой и вечно тараторила с ней. Не было и не будет на свете другой такой дочки, которой говорили и напевали бы столько всякой милой чепухи, сколько говорила и напевала своей девочке Белла, и которую переодевали бы столько раз в сутки, сколько переодевала свою девочку Белла, и которую прятали бы за дверью и потом выскакивали с ней навстречу отцу, когда он возвращался домой. Короче говоря, не было и не будет на свете другой такой дочки, с которой столько всего проделывали бы, сколько проделывала с этой неутомимой девочкой ее богатая на выдумку, веселая, счастливая мать.

Этой неутомимой девочке пошел третий месяц, когда Белла стала подмечать, что чело мужа то и дело омрачает какая-то тяжелая дума. Присматриваясь к нему, она видела, как это облако сгущается, темнеет, и вскоре сама начала волноваться. Не раз ей приходилось будить его ночью, когда он бормотал во сне, и хотя бормотал он ее имя, она понимала, что ему не дает покоя бремя каких-то забот. И наконец Белла потребовала, чтобы он поделил с ней это бремя и половину его переложил на ее плечи.