Наш Современник, 2001 № 06

- Да что его слушать. Пристрелить бы паникера...

Опять команда:

- Догонять облвоенкомат на левом берегу Днепра.

Поехали. Влились в общий поток отступающих и беженцев. Начались беспрерывные бомбежки. Добавились артиллерийские обстрелы. Из новопетриковцев осталось две подводы. Перед мостом через Днепр колонну разметало. После обстрела мост перебегали уже без подвод.

На левом берегу отступающих встречали военные. Мужчин призывного возраста вычленяли из общей массы и приписывали к воинским частям...

Отец больше не видел земляков. Только в ноябре под Ростовом-на-Дону встретился с одним. Оба уже были в военной форме. Отец попал в пехоту, а его земляк стал ездовым в артиллерии. Лишь в 1944 году, после освобождения, мама получила справку из райвоенкомата, что отец пропал без вести.

Волна фронта прокатилась над селом незаметно. Как-то с запада на восток пронеслись два самолета. Да так низко, что даже верхушки деревьев закачались. Над горизонтом один, выпустив шлейф черного дыма, рухнул вниз, а другой, набрав высоту, вернулся назад.

Однажды к ночи у колхозной конюшни остановился конный отряд. Подростки разведали и доложили:

- Калмыки, перешедшие на сторону немцев.

Война шла где-то в стороне. Правда, вскоре в село приехали немцы на легковой машине и трех мотоциклах. Взяли одного-единственного мужчину, оставшегося в селе из-за аппендицита, и увезли куда-то. Говорили - расстреляли, так как он был коммунистом.

Мало-помалу стали появляться мужчины, которые призывались в Красную Армию вместе с моим отцом. Объявились все, кроме трех коммунистов и моего отца - беспартийного. Сначала дезертиры сидели тихо по домам. Затем осмелели, стали выходить на люди. Некоторые полезли во власть. Кто-то пошел в полицию, был назначен старостой, кто-то бригадиром. Кто поумнее, устроились конюхами, ездовыми. Всегда в курсе событий и ни за что не в ответе. Немцы не распустили колхоз. Заставили колхозников собирать урожай и весь вывезли в Германию. Люди жили за счет того, что успели украсть. За это кое-кому досталось по 25 розог от полицаев.

Впервые для меня оккупационная власть проявила себя, когда однажды вечером к нам пришел полицай. Пробормотав что-то о селекции красной степной породы, он увел корову. Мать запричитала:

- У меня же четверо маленьких детей! Чем их кормить?

- Молчи, тетка, чтобы не было хуже. А где твой муж? Он лишил тебя всяких прав.

Несколько позднее с мамой заговорил староста. Он тоже был из дезертиров, но старался быть обходительным с односельчанами.

- Скоро приедут немцы, они опишут скот и другое имущество. Вы не скрывайте, что муж в Красной Армии. Но говорите, что его мобилизовали насильно. Просите о снисхождении, может быть, пожалеют. Чай, они тоже люди.

Так и вышло. Офицер, худой и бесцветный, с неимоверно высокой кокардой на фуражке, в сопровождении переводчика и полицая начали обходить село. Заходили не во все дворы, но к нам пришли. Расспросили о запасах хлеба. Проверили хлев, погреб, побывали на чердаке - взять нечего. Мама закопала мешок зерна в огороде. Немец пристально посмотрел на маму, погрозил пальцем и изрек:

- Я строго наказывать тех, кто обманывать или вредить рейху.

Ушли и больше не возвращались.

Правда, весной 1943 года появился полицай. Он снова переписывал скот. Дома были мы со старшим братом. Он загнал меня на печку, чтобы я не сболтнул чего лишнего.

- Корову мы сдали еще в 1941 году. Держим 10 куриц и 5 уток. Больше ничего нет, кормить нечем, - сообщил брат.

Полицай уже не был таким ревностным, как в начале оккупации. Не стал проверять. Сделал вид, что исполнил свой долг. Направился к выходу, но тут я не выдержал. Как же, брат сказал неправду!

- У нас есть еще два поросенка, - крикнул я с печки.

Дверь захлопнулась. На мои слова не обратили внимания. Наверное, я не очень громко кричал. Но недолго пришлось мне огорчаться такой несправедливостью. В хату влетел брат с хворостиной и хорошо огрел меня поперек спины. Вечером мама объяснила, что я мог подвести брата под расстрел.

Во время оккупации немцы не особо свирепствовали в нашем селе, да и полицаи были порой снисходительными. Угоняли молодежь в Германию, но при желании можно было избежать такой участи. Кто-то из управы, а в последнее время и сам староста, нет-нет да и предупреждали о возможных облавах. Юноши и девушки прятались кто где мог. Мой брат, например, пересиживал это время или в другом селе, или в скирде на поле.

А вот моральное унижение пережить пришлось.

В первые рождественские праздники многие дезертиры принарядились, важно ходили по селу. Солдатки порой заискивали перед ними в расчете хоть на какую-то защиту.

Однажды и моя мать пригласила в хату бригадира и полицая. Угостила самогоном. Они выпили, закусили и повели разговор:

- Дурак твой Петр. Мы говорили ему - пойдем домой. Что тебе дала советская власть? Тебя раскулачили, в колхозе волам хвосты крутил, жил в нищете. Не коммунист, не еврей. Может, при новой власти заживем. Так куда там, он же патриот. Ты знаешь, что он ответил? "Я не власть защищаю, а Родину". Сказано - дурак.