В 1949 году поэма “Светлана” была завершена. Отдав ее в журнал, поэт в хорошем настроении приехал снова в Вологду. Первым делом занес экземпляр поэмы в редакцию газеты “Красный север”: обещал в тот еще, первый, приезд: “Если напишу, покажу!” Редакция приняла поэму, что называется, на ура и — редчайший случай — отвела для нее целых две полосы! Любили красносеверцы поэта-земляка! Сергей не мог не чувствовать этого, с улыбкой принимал поздравления и похвалы, был общителен — даже ростом казался выше, чем раньше.
Три года прошло после выхода в свет его книжки “Третья скорость”. Она для него была не просто счастливым дебютом — была серьезной заявкой на свое место в русской советской поэзии, и вот — настало время ту заявку подтвердить. Сергей считал, что “Светлана” и явится таким подтверждением. И не без основания: поэма с точки зрения техники стихосложения, языка и стиля выглядела вполне профессионально. Однако успеха, каким сопровождалось появление “Третьей скорости”, она не имела. В ряду “деревенских” поэм, печатавшихся в то время в журналах, она не стала открытием. “Сглаживание”, как тогда говорили “острых углов”, традиционный лиризм, когда речь шла о такой “материи”, как вечно обновляющаяся природа, сельский быт, снижали ее социальную остроту. И не потому, что вчерашний фронтовик не понимал этого, понимал, но не хотел — принципиально! — чтобы его песня прозвучала диссонансом тому победному, праздничному настрою, которым все еще жила страна, настрою, которым только и можно объяснить еще один подвиг народа — в непостижимо короткий срок (сегодня это особенно нас удивляет) поднявшего на ноги такого тяжело раненного великана, как Советский Союз. Не стала поэма открытием и с точки зрения крестьянской психологии, крестьянского миросозерцания. Поэт вскоре понял и это. Помню, с каким восторгом говорил он о деревенских стихах уже замеченного им поэта Николая Благова из Ульяновской области:
— Вы посмотрите, — обращаясь к нам, восклицал он, — какими образами парень ворочает:
Избы здесь как впряглись в огороды,
Так и тянут — аж рвутся плетни.
— Завидуешь? — подогрел друга Валерий Дементьев.
— Нисколько... Мне такое просто не дано.