Наш Современник, 2002 № 05

 Нет, о том, что такое была уния, помнят и в “раскольническом” УПЦ КП (т. е. у “филаретовцев”), и в УАПЦ (т. е. у “автокефалов”). Так, еще в 1996 году, в разгар религиозных противостояний на Западной Украине, епископ Мефодий, управ­ляющий делами канцелярии Украинской Автокефальной Православной Церкви, рассказывал, знакомя корреспондента “НГ” с той малознакомой даже и российским поборникам православия страницей украинской религиозной жизни, какую являет противостояние именно автокефалов и греко-католиков на Западной Украине. Сетуя на отсутствие поддержки со стороны МП, к которой УАПЦ обратилась в начале этого противостояния, епископ Мефодий поведал, что их, кого в Москве именуют раскольниками, униаты считают “агентами Москвы”, борьба же принимала формы самые жестокие: “Если берешь в руки исторические хроники XVI—XVII веков, книги, написанные кровью и слезами, и смотришь на сегодняшние методы католицизма, то это почти один к одному. Становится страшно — та же ложь, та же ненависть. На религиозной почве тут многие готовы просто уничтожать друг друга... Население на Западе разделилось. Насилие почти тотально. Недавно застрелили псаломщика, закололи вилами православного старосту. Многие запуганы больше, чем в советское время” (“НГ”, 20.06.1996).

А в издаваемом УПЦ МП журнале “Православний вiсник” за год до прибытия папы в Киев можно было прочесть интересную статью Михаила Рожко по истории православных церковных братств XVI—XVIII веков, где напоминалось, что этот новый тип братств родился в ответ именно на Люблинскую (1569 г.) и Брестскую (1596 г.) унию. “...Первоочередной задачей их была защита святого украинского православия, над которым навис беспощадный смертоносный меч латинизации, полонизации украинского народа. Отсюда народились братства, основная деятельность которых была направлена на защиту родной Церкви и своего народа от западного оккупанта, который хорошо усвоил принципы времен Римской империи: если хотите уничтожить народ — убейте его язык, веру, культуру”.

При такой, как видим, живой и всеобщей национальной памяти, к тому же актуализированной текущими событиями на Западной Украине и явно ощущаемым присутствием за ними Польши (об этом прямо говорил епископ Мефодий), не без оснований можно было ожидать мощной и широкой волны протестов.

Разумеется, по самой специфике церковной жизни такие протесты потребовали бы и духовного руководства, и благословения, но именно таковых и не было. В известном смысле, события на Украине развернулись в формате, прямо противоположном греческому: если там, при впечатляющих демаршах духовенства, явно не хватало потенциала живой кровоточащей памяти в народе, то на Украине, при наличии весьма мощного потенциала таковой, он остался не задействованным. Причем, на мой взгляд, именно вследствие сознательно выбранной тактики поведения духовенства, в первую очередь — УПЦ МП, которую все, естественно, ожидали видеть лидером такого протеста. Однако “московская” Церковь, заявив о своем несогласии с визитом понтифика и проведя в его преддверии несколько довольно многочисленных демонстраций, затем обратилась к верующим с призывом соблюдать спокойствие и воздержаться от “провокаций”. И в самый день прибытия папы тщетно было бы искать на улицах украинской столицы монашеские процессии, подобные греческим, да и просто крестные ходы протеста. Последний — несомненно, сознательно — оказался сосредоточен за стенами Киево-Печерской лавры, и, приехав туда, я обнаружила не очень большое число вымокших до нитки людей (в Киеве в этот день шел сильный дождь), обходящих крестным ходом Успенскую церковь. Желающим раздавали листовки с процитированными мною строками Шевченко, фрагментом выступления на варшавском сейме в 1620 году волынского посла-депутата Лаврентия Дервинского с рассказом об ужасах унии и завещанием Феодосия Печерского. Сама процессия состояла, главным образом, из селян, явно ночевавших здесь же, в лавре, вымокших и усталых, но непреклонных, как и их предки, когда-то отстоявшие в жестокой борьбе православие на Украине. Они же стояли 24 июня у собора Св. Софии — дабы не допустить прибытия в него папы; но это была небольшая группа (никаких 300 человек, о которых повествовали московские апокрифы, не было и в помине) — в основном худенькие старушки, отнести которых в сторону для милиции не составило бы никакого труда. И если группой сопровождения понтифика (или им самим) было принято решение посещение Софийского собора отменить, то, разумеется, не по причине мифической массовости демонстрации протеста, а, думается мне, дабы избежать нелепой и смешной сцены. Более же всего, полагаю, потому, что особой необходимости в таком посещении, при всем его символическом значении, не было.