Наш Современник, 2005 № 03

Исследователи либерального толка единодушны в том, что ноябрьская транспортная забастовка была сугубо экстремистским мероприятием, которое лишний раз подтвердило — крайности (в данном случае правого и левого радикализма) сходятся. Что тут можно сказать? Конечно, лучше обойтись без уличных боев и баррикад, да и вообще без забастовок. Но нельзя забывать и то, что крайности социального протеста часто вызваны эгоизмом сильных мира сего. И разве не экстремизмом следует считать ту политику, которая загнала Германию в пропасть экономического кризиса, разорила и сделала безработными миллионы людей? Странная у либералов логика. Когда в Веймарской республике десятки тысяч детей рождались без ногтей (ввиду физической истощенности своих родителей), это экстремизмом не считается. А когда последовательно социалистические партии пытались положить конец подобному безобразию, это, безусловно, является только лишь экстремизмом и ничем иным…

Неизвестно, как сложились бы судьбы Германии, России, да и всего мира, если бы курс 1930 года (именуемый «линией Шерингера») продлился еще несколько лет. Однако в Москве резко усилились позиции сторонников франко-советского сближения. После этого «антиверсальская» тональность лидеров КПГ снизилась. А в НСДАП на пятки «левым» все более жестко наступал авторитарный Гитлер — фанатичный антикоммунист и антисоветчик.

Тоталитарный режим в Германии был установлен потому, что монополию на власть в НСДАП захватил «правый» Гитлер. Если бы верх взяли Штрассеры, то в этой стране возник бы национал-большевистский режим, сочетающий ценности национализма, социализма и свободы.

Теперь вспомним о том, что и Сталин, лидер русского национал-большевизма, пытался сделать советский режим более свободным и демократическим, не отказываясь в то же время от социализма. Закономерно, не правда ли?

Теперь начинаешь несколько в ином свете воспринимать возможные перспективы сближения СССР и Третьего рейха. Оно, несомненно, сопровождалось отказом двух стран от присущих им крайностей — классового и расового шовинизма. Усиливались бы позиции тех деятелей Германии, которые стояли на более умеренных позициях.

Вот почему я делаю упор на разногласия по поводу Германии. Сближение с этой страной имело не столько внешнеполитическое, сколько внутриполитическое значение. Оно способствовало национал-большевизации и, одновременно, демократизации страны. Впрочем, была и обратная связь.

Радек пал как политическая фигура именно на переднем фронте борьбы за объединение национализма и социализма. Он, со своими международными связями и талантами дипломата-игрока, был крайне опасен для противников сближения с Германией.

Фактор Енукидзе

Еще раньше такая участь постигла Авеля Енукидзе, занимавшего до 1935 года пост секретаря ЦИК СССР. Его падение тоже сваливают на Сталина, что опять-таки неверно. Енукидзе был самым близким Сталину человеком. Иосиф Виссарионович знал его с 1900 года. Первая жена Сталина крестила дочь Енукидзе, а дети Сталина называли его «дядей». Сохранилась фотография, на которой члены Политбюро позировали после окончания XVII съезда. На ней мы видим Енукидзе — единственного не члена ПБ. Такое к нему было доверие. Но ко всему этому Енукидзе был активным сторонником сталинского курса на сближение с Германией. В дневнике М. Я. Раппопорта приводится такое высказывание Енукидзе: «…Только союз Германии и СССР может спасти и ту, и другую страну». А вот описание этого деятеля, сделанное немецким послом Дирксеном: «Добродушный, с чудесной шевелюрой, голубоглазый грузин, явно симпатизировавший Германии».

Летом 1933 года Енукидзе провел отпуск в Германии. Вернувшись, он пригласил к себе на дачу Дирксена и министра-советника немецкого посольства Твардовски. Секретарь ЦИК (кстати, лицо представительское) заявил, что приход национал-социалистов к власти может положительно отразиться на германо-советских отношениях. Он с явным неудовольствием заметил, что и в CCCP, и в Германии многие люди ставят на первое место политические задачи своих партий. Таких людей, по мнению Енукидзе, нужно сдерживать, приучая к «государственно-политическому мышлению». В ходе беседы было достигнуто соглашение о встрече заместителя наркома иностранных дел Н. Н. Крестинского с Гитлером. Но встреча так и не состоялась. По некоторым данным, на ее отмене настоял Литвинов. Стоит ли говорить, какой это был удар по самолюбию Гитлера?