Наш Современник, 2005 № 03

— Ой, Павел! — воскликнула Елена и рассказала, что после того как выскочила из троллейбуса, бегала по ночному городу и кричала, пока не охрипла, а потом была больница, пульмонология. Кондуктор вылечилась и почти забыла причину болезни, но на следующее Рождество опять попала в больницу с воспалением легких. С середины декабря женщина взяла отпуск и упорно сидела дома, но всё-таки заболела. Это было год назад.

— Когда я окрестилась, я думала, что в четвертый раз уже не заболею. Теперь я поняла.

— Я думаю, в следующем году всё будет в порядке, — сказал Павел.

Точнее, он знал, что в следующем году всё будет в порядке. Знал он также и содержание рассказа Елены: было достаточно тогдашнего бегства в морозную ночь и нынешней тесемочки от крестика, чтобы размотать трехлетний свиток. Павел не знал одного: есть ли у Елены муж. Рассеянно слушая ее рассказ, Слегин думал: «Может, мне жениться на ней? Если спасусь я, спасется и она. Если спасется она, спасусь и я».

— Ты замужем? — спросил он.

— Да, — ответила она.

«Слава Тебе, Господи, — поблагодарил Павел. — Не дал мне, по грехам моим, тяжелого креста».

— Вы венчались?

— Нет. Но я уговорю его, обвенчаемся.

— Бог в помощь. Я помолюсь, чтобы уговорила.

— Спасибо.

— «Спаси Бог» говорить надо. Учишь вас, учишь…

— Спаси Бог.

— Ну, вот ты и улыбнулась.

— Ты правда простил меня?

— Простил. А ты простила, что я о тебе не молился?

— Простила. Но теперь-то не забывай.

— Не забуду. И ты не забывай обо мне молиться.

— Я — о тебе?

— Именно. Прощай, — сказал Павел и поцеловал женщину в лоб.

Та посмотрела на него слезящимися глазами и, не посмев прикоснуться губами к его лицу, поцеловала в правое плечо.

— Ну, так не пойдет! — запротестовал он, поднимаясь с колен и подавая Елене руку. — Мы теперь брат и сестра.

Они троекратно расцеловались.

— Прощай, Павел.

— Прощай, Елена.

Только Бог был свидетелем их разговора.

Неделя третья

— Опять в этих креслах?! — возмутился Павел и принялся усердно творить молитву.

— Извини! — поспешно проговорил бес, и под человеком оказался деревянный больничный стул. — Не молись пока, пожалуйста. У меня к тебе серьезный разговор.

Сам искуситель униженно утопал в психоаналитическом кресле, расположенном по другую сторону пустого журнального столика.

— Три года назад у тебя тоже был ко мне серьезный разговор, и после него я решил выпрыгнуть из окошка, — напомнил Павел, продолжая мысленно проговаривать коротенькую молитву.

— И выпрыгнул бы, если бы тебя не помиловали, — с отвращением проговорил черт. — Человеческая трусость плюс Божественный произвол — равняется рождественское чудо… Впрочем, сейчас уже поздно об этом. Сейчас я просто хочу, чтобы ты прекратил молиться и выслушал меня. В память о той несправедливости.

— В память о той несправедливости я ежедневно молюсь о тебе. Кстати, выглядишь ты неважно: бледный, пот градом…

— А скоро и вовсе исчезну. Мне очень трудно здесь оставаться. Смилуйся, Павел!

— Хорошо. Аминь. Говори.

Павел почувствовал себя пустынником, зачем-то засыпавшим родник; и хотя ясно было, что родник никуда не делся, что его можно легко отрыть и вновь напиться воды, исподволь думалось о смерти от жажды. Бес ухмыльнулся, и на столике возникла бутылка газировки.

— Чтобы не думалось, — прокомментировал он. — А вообще-то, Павел, внутренне ты поэт. Ума не приложу, отчего ты стихов не пишешь.

— Говори, зачем пришел.

— Пришел я рассказать об одном твоем грехе. Мне этот грех не нужен. Лучше уж я тебя на чем-нибудь другом поймаю.

— Мне даже Ангел-хранитель о моих грехах не рассказывал. А ты-то с какой стати?

— Повторяю для тугоухих: мне этот твой грех не нужен. Ты меня этим твоим грехом уже достал. Надо мной коллеги смеются из-за этого твоего греха.

— То есть молиться о тебе — грех, — заключил Павел.

— Догадлив, однако, — иронично сказал черт. — А раньше догадаться не мог?

— Я и сейчас не уверен, что это грех. Говорят, некий святой молился о падших ангелах. А я же не обо всех — я только о тебе…

— Наговорили на твоего святого. А ты — просто дурак, и моя задача — доказать тебе это.

— Не очень-то ты учтив, — с усмешкой заметил человек. — Доказывай, конечно, только я верю, что Бог может простить любого кающегося грешника, если он и меня простил, и отца Димитрия.

— Я, кстати, знаком с Иваном Федоровичем.

— С искусителем отца Димитрия?

— Так точно. Интересный чертяка, диалектик, Гегеля цитировать любит, — с искренним воодушевлением охарактеризовал бес.

— Надо же, — удивился собеседник.

— А он вообще философией увлекается. Я-то всё больше по изящной словесности специализируюсь (псевдонимчик ему тоже я придумал), а он — голова: с Флоренским на Соловках беседовал и с Кантом тоже, за завтраком, — уточнение лукавый почему-то произнес юмористически.

— Ай да Иван Федорович! — воскликнул Павел, развеселившись. — Ты бы и себе, что ли, псевдонимчик придумал. А то неловко даже.

— Себе? Пожалуйста. Зови меня Вергилием.

— Вергилия не читал. Знаю, что жил давно и был поэтом.