Наш Современник, 2005 № 06

Несколько раз повторялось, что Шукшин был секретарем комитета комсомола ВГИКа. Да Боже, неужели во ВГИКе так изничтожили архив отдела кадров? Посмотрите в архивах партбюро. Шукшин с первого курса в партбюро избран. В партию принят в Севастополе во время службы на Морфлоте. Не будь Шукшин активным партийцем, его на первом году «схарчил» бы товарищ Ромм. Партия была броней, за которой Шукшин и удержался на первых порах обучения киноделу. «Ноги бы унести поскорее из родной альма-матер. Зарекаюсь, никогда больше здесь не появлюсь».

А закончились речи, и налетели студенты. Глаза весело-заискивающие, горящие интересом, неравнодушием. Парни кружком, больше молчат, шустрее девчонки: «Мы влюблены в вашу верность шукшинскому пути и киноделу. Многое понятнее видится в его судьбе и планах. Приходите. Нам ведь с текстами Шукшина трудно запуститься, утвердиться, помогите. Можно вам звонить?» — «Ох, редко в Москве сижу. Бывать бы еще реже, больше было бы пользы…».

Студенты возвращали мне надежду.

Об изобразительной стороне фильмов Шукшина

По существу темы я могу говорить только о двух фильмах, над которыми я трудился.

Приступая к работе над фильмом «Печки-лавочки», Шукшин обсуждал со съемочной группой изоряд конкретно: «Обратите внимание, в советских фильмах, даже самых идейных, многие сцены снимаются на фоне церквей, для красивости. Давайте обойдемся без них в нашей картине». И их нет в «Печках-лавочках». А в «Калине» в финале эпизода встречи с матерью появляется обезглавленная колокольня, и действует она на зрителя подсознательно. Живы еще редакторы и мастера, требовавшие «выстричь акценты» на колокольне, изменить зрительный ряд. Меня он всегда просил снимать репетиции и чувствовать, когда случается оживление на бумаге записанных слов — «тогда и торопись положить сцену на пленку». Сцена вечеринки в доме Байкаловых, когда поет Саранцев, вся снята во время репетиции.

Макарыч фиксировал иные реплики разговоров на площадке. «Каковы ваши принципы работы с актерами? Я просто не в состоянии ответить на этот вопрос — у меня нет особых принципов. Был бы хороший, умный человек — я с ним договорюсь, как нам лучше сделать дело…».

«Я готов позволить актеру нести отсебятину, если только он соблюдает верность самому характеру, самому рисунку роли. Если верное чувство подсказало ему новое слово, я готов принять его как свое собственное». Ведь эти мысли Макарыч записывал в перерывах репетиций.

Поиском стиля Шукшин занимался серьезно и непрерывно. По окончании «Калины» он, подытоживая результат, считал добычей следующие сцены: встреча с матерью, разговор с отцом Любы, ночная сцена (любовная), вечеринка в доме Байкаловых (песня Саранцева).

Художественную радость испытывал Шукшин, если удавалось снять сцену «вчистую», то есть сразу на съемке получить изображение и звук без последующего озвучания. Точно снятую сцену озвучить лучше, чем на съемке, не получалось, сколько бы раз мы ни пытались. Шел на такие съемки Макарыч, взвешивая все обстоятельства «за» и «против». Пример. Для съемки эпизода передачи денег Егору от главаря «малины» почтальоном был молодой артист тульского театра. Поразмяв с ним сцену, Макарыч сказал мне: «Актеру я не скажу, а ты знай: когда он отдаст мне пачку денег, я по-настоящему этой пачкой вломлю ему по физиономии, а что возникнет после, не знаю. А ты снимай. Лови, то будет сама жизнь…». И в картине остался единственный снятый дубль.

А вот случай из «Печек-лавочек». Заканчивалась смена, а мы копались со светом, и надо было еще снять крупный план в квартире профессора словесности, которого исполнял Санаев. Сняли дубль… Вася подбежал ко мне и спрашивает, издерганный осветителями, требующими заканчивать трудовой день… «Ну как?» Я в окуляр не видел его мимики, а тут из-под камеры вижу его рассвирепевшего — говорю испуганно: «Вася, будь добрее». Он засмеялся и крикнул твердо: «Дубль», — и этот дубль вошел в ленту.

Мне он говорил: «Снимай, когда душа оживает». После Шукшина, сначала интуитивно, а со временем все более мотивированно и осознанно, тридцать лет занимаясь фотографией, следую в русле этой стилевой установки Василия Макаровича. Учебным подспорьем для меня стало перечитывать опубликованные выжимки из его записных тетрадей, а также коротенькие тексты «Снов матери», «Долгих зимних вечеров», да и «Любавиных», не затронутых редактурой. Итогом моих поисков стиля, намеченного Шукшиным, стала фотовыставка «Русь» («Веси. Грады. Лики. Земля»), порадовавшая меня реакцией соотечественников. Ограничусь одним только впечатлением из книги отзывов, потому как оно подтвердило верность шукшинскому пути, незащищенно задело душу. Как говорил сам Шукшин: «…боюсь непосредственного зрителя, который больше знает, острее чувствует и подлинность и фальшь».