Наш Современник, 2006 № 02

Разумеется, это отлично понимали и Ленин, и Троцкий. В советской историографии обычно утверждается, что, выдвинув лозунг “ни мира, ни войны”, Троцкий совершил предательство, нарушил инструкции Ленина и т. п. Но могли ли большевики просто приехать в Брест-Литовск и подписать предъявленные им немцами кабальные условия? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы понять невозможность такого шага, особенно в условиях, когда Ленин и его партия воспринимались многими в России как германские агенты и предатели родины. Настроение в стране изменилось только после того, как немцы возобновили наступление, несмотря на все российские предложения заключить мир, и двинулись, практически не встречая сопротивления, в глубь России. Легенда о том, что немецкая армия была остановлена 23 февраля 1918 года под Псковом первыми отрядами Красной Армии, конечно, льстит нашему национальному самолюбию, однако для военно-политических реальностей на тот момент действия Красной Армии вряд ли имели большое значение. Если бы большевики всерьез могли остановить немцев, Брестского договора они никогда бы не подписали. Просто на тот момент у России не было другого выхода.

Но для осознания этого факта нужно было возобновление немцами наступления. Троцкий, думается, вполне сознательно спровоцировал такой поворот событий.

В этой связи полезно напомнить о том, какой разговор с глазу на глаз (в записи Троцкого) имел место между Лениным и Троцким по поводу намерения последнего объявить в Брест-Литовске лозунг “Ни мира, ни войны!”.

Ленин: “Все это было бы хорошо, если бы генерал Гоффманн не был в состоянии двинуть против нас свои войска. Он найдет для этого полки из специально отобранных баварских крестьянских парней. Да и много ли ему против нас надо? Вы же сами говорите, что наши окопы пусты. Итак, что будет, если немцы возобновят войну?”.

Троцкий: “Тогда мы будем, конечно, вынуждены подписать мир. Но тогда каждый увидит, что нас к этому вынудили. По крайней мере легенда о наших тайных связях с Гогенцоллернами будет тем самым убита”.

Ленин: “Конечно, конечно. Но каков риск! Если бы мы должны были пожертвовать собой во имя немецкой революции, тогда это было бы нашим долгом. Немецкая революция несоизмеримо важнее нашей. Но когда она наступит? Неизвестно. До тех пор, однако, пока она не наступила, нет в мире ничего важнее нашей революции… Хорошо, допустим, что мы отказались подписать мир и немцы переходят в наступление. Что вы сделаете в этом случае?”

Троцкий: “Мы подпишем мир под угрозой штыков. Эту картину запомнит весь мир”.

Ленин: “И тогда вы, значит, не будете поддерживать лозунг революционной войны?”

Троцкий: “Ни в коем случае”.

Ленин: “Тогда мы можем рискнуть провести такой эксперимент”.

Брестский мир означал решение в пользу сохранения любой ценой Советской России и фактический отказ от мировой революции. Идея о возможности строительства социализма в одной, отдельно взятой стране, получается, возникла не при Сталине, а уже в начале 1918 года. Её рождением, как это ни парадоксально, мир обязан политике германского рейха. Германия немало сделала сначала для организации Октябрьской революции, а затем и для укрепления советского государства, хотя всякий раз и преследовала совсем иные цели. Это для сведения всех западных и особенно наших умников, которые без устали упражняются в доказательствах, будто именно царский авторитаризм, а затем советский большевизм толкали “цивилизованную” Германию к войнам с нами, а в конце концов и к фашизму как “естественной” реакции против большевизма. Германией в действительности двигали и во времена царизма, и во времена СССР всегда одни и те же, если угодно, достаточно откровенные и своекорыстные интересы, объемлемые емкой формулой “Дранг нах Остен”. Кто забывает об этом, рискует вновь и вновь поскользнуться на том же самом месте.

Печальное продолжение

Россия подписала Брестский договор 3 марта 1918 года в 5.50 вечера. Для ратификации ей был дан срок 2 недели. “Мы ждем, согласится ли Россия ратифицировать мир, — записал в своем дневнике 7 марта генерал Гоффманн. — Она должна это сделать через 13 дней, иначе мы пойдем на Петербург”. 15 марта IV Чрезвычайный Всероссийский Съезд Советов договор ратифицировал.