Наш Современник, 2006 № 04

Не менее резко, чем либералов и социалистов, Тихомиров критиковал и царскую бюрократию. Особенно раздражал Тихомирова безликий и бездуховный казенный патриотизм: “Чем больше я изучаю и ближе наблюдаю наши общественные и правящие круги и администрацию, тем более убеждаюсь в их политической малосознательности, а отсюда происходит своеобразность буффонадного патриотизма — у одних и отсутствие его — у большинства, хотя и мыслящих себя монархистами… Наши правящие круги и все вообще застряли на начатках своей политической веры. Спросите самого правоверного монархиста: почему он монархист и в чем его политическая вера? Кроме стереотипных славянских лозунгов “за Самодержавие, Православие и русскую народность”, он ничего другого не сумеет сказать, определить и доказать”. Изо дня в день в душе одного из крупнейших идеологов монархизма назревало сомнение в дальнейших перспективах существования самодержавной России. Это сомнение иногда прорывалось на страницах писем и дневников, не предназначенных для широкого круга людей. Прощенный и вернувшийся на родину, начиная борьбу с радикалами, он уже сомневался в исходе этой борьбы. Последнее представляется наиболее важным и объясняет ту раздвоенность, которая будет постоянно присутствовать в душе Тихомирова и в итоге приведет его к отходу от публицистической деятельности. Его колебания не оставались незамеченными. Литературный критик А. Л. Волынский отмечал, что в публицистике Тихомирова нет “твердого внутреннего убеждения и психологической цельности”. С одной стороны, являясь одним из монархических идеологов, он не должен был сомневаться в неизбежном поражении социализма, с другой стороны, он не мог не видеть, что самодержавный режим приближается к роковой черте. 11 февраля 1905 г. он писал в дневнике: “Нет ничего гнуснее вида нынешнего начальства — решительно везде. В администрации, в церкви, в университетах… И глупы, и подло трусливы, и ни искры чувства долга. Я уверен, что большинство этой сволочи раболепно служило бы и туркам, и японцам, если бы они завоевали Россию”. Характерна и запись, сделанная в дневнике 20 мая 1905 г. после Цусимского сражения: “Дело не в гибели флота… но ведь и вообще все гибнет. Уж какая ни есть дрянь Россия, а все-таки надо ей жить на свете. Ах, как мне жаль этого несчастного царя! Какая-то искупительная жертва за грехи поколений. Но Россия не может не желать жить, а ей грозит гибель, она прямо находится в гибели, и царь бессилен ее спасти, бессилен делать то, что могло бы спасти его и Россию! Что ни сделает, губит и ее и его самого. И что мы, простые русские, как я, например, можем сделать? Ничего ровно. Сиди и жди, пока погибнешь!”. На страницах дневников и писем Тихомирова можно найти десятки подобных высказываний: “Правительство так мерзко… что ничего хуже не может быть”; “церковь разлагается”; бюрократия “съела царя”, а на престол после Александра III взошел “русский интеллигент… прекраснодушного типа, абсолютно не понимающего действительных законов жизни”. На политическом Олимпе Тихомиров видел только посредственности: Витте — “гнусный сифилитик”, Плеве — “глубокий, до мозга костей, бюрократ” и т. д. Тихомиров уже не верит в правительство и призывает к “хождению в народ” с консервативными идеями.

28 февраля 1907 г. Л. А. Тихомиров записывает в дневник: “Господь нас покинул на произвол адским силам. Никогда я не думал, чтобы у русских было так мало самостоятельного нравственного чувства. Значит, только и держались “корсетом” насилия… Боже, как мы ужасны, как мы безвыходно несчастны! Неужели еще не наступила минута сжалиться над этими жалкими, бедными созданиями, неспособными сохранить лик человеческий без высшей помощи? Израиль древний был наказуем внешне: истребили, разогнали, пленили. Мы в тысячу раз несчастнее: мы внутренне пали. Мы, как Навуходоносор, превратились в животных… Но когда же взглянем на небо?”. Разочарование во власти и ее возможности усовершенствовать существующую систему стало общим местом в рассуждениях практически всех серьезных консервативных мыслителей начала века.