Наш Современник, 2006 № 05

Правды ради следует напомнить, что Павлов и Чаадаев поддерживали дружеские связи со славянофилами. Немало теплых слов в их адрес сказал Герцен. Более того, “неистовый Виссарион” впоследствии признался: “Явление славянофильства есть факт замечательный, до известной степени, как протест против подражательности и как свидетельство потребности русского общества в самостоятельном развитии”.

Примитивно полагать, что славянофилы призывали к оживлению старины и насаждению ее на тогдашней почве. Они прекрасно знали историю Руси и Европы, признавали все, что служило человеческому прогрессу, и верно оценивали то, что препятствовало ему. Они призывали к сохранению русских традиций, к стяжательству Духа Святаго, призывали не отрываться от корней и веры предков. Славянофилы не отрицали положительных явлений, происходящих на Западе, но боролись с карикатурным и всецелым ему подражанием, с засильем иностранцев и самодуров. “Мы себе никаких имен не давали, никаких характеристик не присваивали, а стремились быть только не обезьянами, не попугаями, а людьми, и притом людьми русскими”, — констатировал Кошелев, отвечая на вопрос своих оппонентов. В свою очередь Хомяков, продолжая развивать мысль друга, говорил: “Я со своей стороны готов принять это название, и признаюсь охотно: люблю славян. В ранней молодости за границами России я был в славянских землях принят как любимый родственник, посещающий свою семью, или потому, что во время военное, проезжая по местам, куда еще не доходило русское войско, я был приветствуем болгарами не только как вестник лучшего будущего, но как друг и брат; или потому, что, живучи в их деревнях, я нашел семейный быт своей родной земли; или потому, что в их числе находится наиболее племен православных, следовательно, связанных с нами единством высшего духовного начала”.

В 1852 году славянофилам общими усилиями удалось выпустить в Москве “Сборник”. Это стало настоящим событием, о котором прослышали в Петербурге. В “Сборнике” ничего страшного, “революционного”, не было — русские писатели писали о русской истории, делились своими взглядами. Однако второй “Сборник”, хотя и не содержал ничего предосудительного, был запрещен, а его авторам не разрешалось что-либо печатать без высшей цензуры.

Но несмотря на запреты, значимость и мнение славянофилов в обществе были весомыми. Не случайно Сергей Соболевский, друг Пушкина, острослов и прежде всего знатный библиофил, помогавший общественным и частным лицам в собраниях их книжных фондов, ратовал за создание в Москве публичной библиотеки. Оттого и обращался к друзьям и надеялся на них. “Главное — составить значительный зародыш. Уломайте Кошелева и Хомякова как людей здешних… Это дело ваше, ибо у меня это сочтут библиоманией, а штука, право, важна. Стыдно в Москве не иметь русских книг в руках православных”.

После кончины императора Николая I и падения Севастополя, пока велись дипломатические переговоры на высшем уровне, московские писатели вновь приступили к учреждению очередного журнала. После долгих хождений и проволочек удалось приступить к изданию “Русской беседы”. Редактором и издателем назначили Александра Кошелева. Название журнала да и сами публикации полностью отвечали чаяниям славянофилов. Само слово “славянофилы” приводило петербургских чиновников буквально в ужасное состояние. Часто славянофилов принимали за лихих крамольников. Даже министр просвещения Н. С. Норов, приходящийся Кошелеву внучатым братом, не преминул заметить: “Ничего, продолжайте, как начали, и вы будете иметь во мне защитника. Признаться, я вас шибко боялся — думал, что вы занесетесь Бог весть куда. Нет, ничего. Вас ругают только журналы и газеты — это не беда”. Это ли не повторение нынешней истории? Продажная полузападная печать и сейчас ругает газеты и журналы, придерживающиеся православно-русского направления…

Через год после выхода “Русской беседы” Александр Иванович решил под видом приложения издавать книжки с безобидным названием “Сельское благоустройство”. Главной темой он избрал самый злободневный для крестьянства вопрос — освобождение от крепостного права. За их издание ему пришлось претерпеть немало нападок и словопрений. Одну из записок — “Депутаты и редакционные комиссии по крестьянскому делу”, где он излагает свои взгляды на этот важнейший предмет, Кошелев издал в Лейпциге.

Весть о внезапной смерти Хомякова Кошелев получил по эстафете в деревне и немедленно выехал в село Ивановское Рязанской губернии, где отслужил панихиду над временной могилой друга.

“Огорчение мое было глубокое; я чувствовал, как будто лучшая часть меня отошла из сего мира… Вечная память тебе, благовестителю!”