Наш Современник, 2006 № 05

Наверное, было бы странно, если бы живущие у моря писатели не писали о море, морском труде и своём родном городе-герое уже по самому, как говорится, факту родства с ними, но Мурманск является объектом поэтического воспевания здешних поэтов ещё и потому, что сегодня он, как горько заметил в одном из своих стихотворений Виктор Тимофеев, “последний российский причал”, на котором ещё не хозяйничают чужестранцы. Остальные морские порты России или уже почти все сданы, или уничтожены: “Беспечная русская слава / на страшном теперь вираже. / Россия — морская держава — / почти не держава уже. / На Балтике окна побиты, / на море на Чёрном беда, / и даже с каспийской орбиты / российские сходят суда. / Морская держава в тумане. / Потрёпан Андреевский флаг. / На Тихом, и то, океане / японские штормы свистят…” Слово, как мы помним из классики, это ведь тоже оружие, и большинство писателей-мурманчан это хорошо понимают. При всём авторском своеобразии и непохожести их друг на друга произведения мурманских писателей объединяет одна общая для них всех охранительная функция, направленная на защиту нашего национального менталитета от размывания его масскультурой и заграничными литературными веяниями, на сохранение в русском народе совести, отзывчивости, самоотверженности и чувства Родины. Именно об этом говорят в своём большинстве вышедшие в течение нескольких последних лет в различных книжных издательствах России произведения писателей Мурманской области.

Николай СКРОМНЫЙ. Перелом. Роман в 4-х книгах. Вступительная статья В. Владимирова. — Мурманск: Изд. “РЕЛИЗ”, 2001-2003.

Роман старшего судового механика Николая Скромного посвящен такой далёкой от моря и морских будней теме, как коллективизация российской деревни. Он напрямую продолжает им то, что начал своей “Поднятой целиной” Михаил Александрович Шолохов, что продолжил романами “Вечный зов” и “Тени исчезают в полдень” Анатолий Иванов, а затем — романом “Кануны” — Василий Белов. Но если об этих романах можно сказать, что все они, несмотря на различную оценку их авторами того, что происходило в русской деревне в 20-30-годы, написаны в духе крупных художественных полотен, посвященных анализу идеи коллективизации, то о тетралогии Николая Скромного можно утверждать, что она написана с позиций не столько вообще идейных, сколько — человечных. Политика, идеология — всё это ведь только жупел, при помощи которого власти тысячелетиями управляют народами, гоня их туда, куда это им выгодно. “Вот ты можешь объяснить мне, кто такой “троцкист”? — спрашивает один из героев романа Скромного другого. — Ни сам он, ни знакомые лагерщики, ни карлаговские заключённые-“троцкисты”, с которыми он разговаривал на эту тему, да, пожалуй, и сами судьи, объявляя приговоры, по словам осуждённых, не знали, что под этим подразумевается. И не могли дать точного определения этому понятию. Троцкистом мог быть назван и палач, сознательно и хладнокровно истреблявший с семнадцатого года цвет нации — таких довольно много было среди военных — ставленников и выдвиженцев Троцкого со времён гражданской войны; мог быть и тот, кто по своему скудоумию по-обезьяньи подражал им в поведении, помыслах и действиях; и тот, кто никак не мог остыть в классовой ненависти с тех же времён и, начиная всякое дело, прежде всего требован уничтожения “старого”. Но обвинялись в троцкизме очень многие толковые, дальновидные и работящие люди, в том числе партийно-хозяйственные работники, в чьих свежих мыслях, неожиданных и свежих решениях тупая бюрократия усматривала вредительские действия; обвинялись и те, кто, не щадя себя, работал во благо страны, бесстрашно обличал рутину, бездарность, паразитизм — всё, что мешало делу, губило инициативу…”.

Надо, наверное, сказать, что подобная запутанность трактовок сопровождает практически любой из политических терминов и определений, будь то “троцкист”, “коммунист”, “сталинист” или, скажем, сегодняшний “демократ”. Именно для таких случаев, предвидя наши затруднения, а то и невозможность разобраться в этой дьявольской софистике, Господь оставил нам универсальную формулу, сказав, что “всякое дерево познаётся по плоду своему” (Лк. 6: 44), и роман Николая Скромного “Перелом” — это и есть такая вот попытка взглянуть на плоды “дерева” коллективизации не сквозь призму идеологии апологетов социализма или их заядлых оппонентов, а сквозь трагизм и счастье простых людей, оказавшихся в роли вольных или невольных “воплотителей” этой идеи. Думается, что такая позиция художника является максимально приближенной к истине…

Владимир СОРОКАЖЕРДЬЕВ. Сорок стихотворений. Стихи. — Мурманск: Кн. изд-во, 2002. — 32 с.