Наш Современник, 2006 № 05

Г-жа Щепкина-Куперник недавно призывала всех в газетах — для бойкота живоглотов-торговцев — совсем ничего не покупать для Пасхи, а деньги эти отправить пленным. Интересно знать, единоверцы Куперников (евреи) отказались ли от своей Пасхи? Какое глупейшее рассуждение. Ведь пасхальный стол вошел в бытовой обряд. Это делается не для обжорства, а, так сказать, праздник почтить. Недоставало бы для наказания епархиальных заводов перестать ставить свечи в церкви! Кто не имеет личной потребности почтить праздник, выделить его из обычных дней в некоторое торжество, тот может в ущерб своей религиозной (ибо это входит в число религиозных побуждений) потребности бойкотировать торговцев. Но кому Пасха дорога, тот будет поневоле терпеть эксплуатацию, а все-таки посильно разукрасит праздник. И пленные тут ни при чем. Им, правда, мало посылают, но по другим причинам, именно потому, что среди них слишком много недостойных, не заслуживающих помощи, людей добровольно сдавшихся, не желавших защищать Отечество. Это роковая сторона в положении честных военнопленных, но публика не может позабыть, что у нас чуть не 2 миллиона попали в плен… Это — ужас. Это отнимает у нас веру в свой народ. И, конечно, в результате пленным помогают очень мало и неохотно.

[…]

2 июня

В Москве я пересматривал старые свои Дневники и с грустью подивился, до какой степени бесплодно для моего духовного развития проходят годы, целый десяток лет. Я уже тогда, десять лет назад, сознал, что не гожусь более для жизни общественной. Тогда уже вполне увидел, что моей России пришел конец, а новой я не умею служить, п. ч. не согласен с ее планами самоуничижения.

Поэтому я уже тогда просил у Бога, чтобы мне кончить жизнь, хоть не оставляя семьи в нищете. Хорошо. Мне это мое прошение удовлетворено. Значит — сиди покойно и жди смерти. И однако у меня нет покоя. Я все хочу что-то делать, не умею жить в бездействии, и — тоскую. Глупо. Конечно, надо сознаться, что все члены моей семьи, все, кого мне дал Бог, не имеют счастья теперь, как и тогда… Но ведь много людей гораздо больше несчастливых, и многие из них остаются покойны и мирятся с судьбой, с Божией волей. Я же не умею мириться, не умею покориться, принять с доверием данную мне долю — ни за себя, ни за других. Отсюда мое неспокойство, уныние, раздражение. И все от того, конечно, что плоха моя вера в Бога. Это тянется годы и годы, без конца. Как не подивиться на себя, на неспособность свою к духовному развитию!

[…]

17 авг[уста]

[…] А уже на фронте — круглый нуль. Как только пришли немцы и забрали в свои руки австрийцев, так все наше наступление сразу прекратилось. Это замечательно. Мы, по-видимому, совершенно неспособны побеждать немцев. Я был лучшего все-таки мнения о нас. Да и англичане с французами в таком же положении. Вообще ясно, что немцы по организации, культурным средствам — и, очевидно, по страстному патриотизму — выше всех народов Европы. Это обидно. И надо же было этим болванам сойти с ума и начать всемирную резню! Теперь — безвыходное положение для всех. Нельзя же не победить их, хотя бы дойдя до полного истощения. Да и им нельзя не сопротивляться. Вот и истощили всю Европу, вроде как 30-летняя война Германию. А по-видимому — если не 30 лет, то еще года 2-3 придется резаться. Хватит ли сил у нас на это? С другой стороны — что делать? Этого проклятого Вильгельма решительно сам сатана свел с ума. Да, впрочем, он не один. Тут какой-то национальный психоз. Но только нам от этого не легче. Каков бы ни был исход войны, а мы — кроме истощения да разведения внутренних Польш, Армений и т. п. — ничего не получим. Замечательно разрушительная эпоха.

[…]

Дневник Л. А. Тихомирова с 14 сентября 1916 г. по 16 октября 1917 г.

4 ноября

[…] Читаю газеты и не могу понять положения правительства и Думы. Ясен резкий конфликт, но в чем упреки Думы или подозрения и каковы требования! Речи депутатов в газетах не пропускают. Печатают пустые фразы, а все существенное воспрещается. Можно предполагать, что в Думе есть подозрения о желании правительства заключить сепаратный мир. Но на чем основаны подозрения? Сидя здесь, ничего не знаешь. Знаю и понимаю тенденциозность Гос[ударственной] Думы. В ней могут фантазировать и преднамеренно лгать. Но беда в том, что я и правительству не верю ни на грош. […]