Наш Современник, 2006 № 05

Летом, зимой, осенью, как только появлялась малейшая возможность, стремился я вырваться в Ерснево, считая дни и часы до того момента, когда окажусь в ставшей своего рода малой моей родиной деревне. Приобщил я к полюбившемуся месту друзей и многих хороших знакомых. Володя Васильев и Катя Максимова; Слава Старшинов и его жена Рая; олимпийские чемпионы Леша Уланов и Мила Смирнова; молодой совсем еще Коля Бурляев; талантливый ученый-физик, а еще и профессиональный шахматист, футболист и музыкант симфонического оркестра Володя Баранов с сыном Игорем; кинооператоры Саша Княжинский и Роман Кармен-младший, Максим Шостакович; старейший петербургский полиграфист, директор крупных издательств, ветеран войны и поныне находящийся на рабочем месте Сергей Зверев — вот далеко не полный список очарованных ерсневским миром. Иногда вместе с большой елуповской семьей за вечерний стол садилось до тридцати человек. Многие годы хозяйничать Валентине Ивановне помогала моя мама Александра Васильевна, каждое лето приезжавшая сюда с маленькой нашей дочкой Марфой, которая росла вместе с многочисленными хозяйскими внучатами. Тогда Ерснево состояло всего из четырех домов. Коренной был построен дедом Бориса во второй половине девятнадцатого столетия; маленький домик, ему же принадлежавший, плотник за символическую цену продал известным петрозаводским художникам Алексею и Валентине Авдышевым; третью постройку занимала семья музейного пожарника Максимова, немало попортившего крови и Ополовникову, и Борису, в мрачные атеистические годы занимавшимся сохранением церквей. Нередко, приняв на грудь солидную дозу, Елупов выговаривал постаревшему доносчику за прошлые козни. “Боролся-боролся с нами, а теперь всей семьей кормитесь от во всем мире признанного музея”, — ворчал хмельной Борис, не переходя, однако, на скандальный, злобный тон обиженного человека. А вот большой, стоящий на краю деревни домина пустовал, ибо хозяин его переехал жить в Великую Губу. Когда Борис сообщил о намерении уехавшего соседа продать хоромы, многие мои московские друзья вознамерились поселиться в них, однако дальше разговоров за ресторанными столиками и красочно рисуемых перспектив пейзанской жизни дело не пошло. В конце концов, я сам решился стать полноправным хозяином ерсневского владения, благо требовалось за него заплатить всего тысячу рублей. “Слушай, Савелка, тебе у меня плохо ли живется? Будешь приезжать накоротко, а следить за махиной придется мне. Печку топить зимой, крышу перекрывать, фундамент вычинивать, окна стеклить. Раз уж приезжают с тобою караваны друзей, устрою я тебе резиденцию (так и сказал) в подклети, где хранятся у меня сети и другой рыболовецкий инвентарь”.

У Бориса слово с делом не расходилось, и уже в следующий приезд поселились мы большой компанией в чистенькой “резиденции”, где хозяин своими заботливыми и умелыми руками соорудил спальные альковы с пологами, охраняющими от свирепых онежских комаров, поставил посредине горницы большой рабочий стол, а маленький письменный удачно разместил у окна с видом на озеро. Радости моей при новоселье не было конца, а на сэкономленные деньги купил я новенький катер “Прогресс” с 25-сильным мотором “Вихрь”, что по тем временам считалось большой роскошью. Злые языки обновке в елуповском хозяйстве тут же нашли объяснение. Мол, Елупов из церквей иконы ворует, а Ямщиков их в Москве продает. Борис в ответ посмеялся и сказал: “А дураки мы с тобой, Савелка, что не следуем их совету. Всякие проходимцы тащат, что плохо лежит, а мы ушами хлопаем”. Но я-то понимал, что это для красного словца сказано — никогда Борис и рубля чужого без спросу не возьмет. Он даже в состоянии тяжелого утреннего похмелья, когда, как говорится, буксы вовсю горят, рюмки без моего разрешения из обильных московских запасов не налил себе.