Наш Современник, 2007 № 07

На молодого ленинградского поэта обратил внимание знаменитый режиссер Всеволод Мейерхольд. Новатор театра предложил Корнилову сотрудничество, и тот решил взяться за пьесу в стихах о классовой борьбе в деревне, опираясь на реальные события, связанные с гибелью трех семеновских комсомольцев, попавших в руки дезертиров. Известно, что Мейерхольд с Корниловым даже договаривались съездить в Семенов. Их отношения стали настолько непринужденными, что режиссёр как-то навестил поэта в стоматологической больнице и развлекал его, изображая страдающего зубной болью медведя. Вскоре поэт написал чудесную сказку для детей "Как от меда у медведя зубы начали болеть".

Доверительные отношения сложились у Бориса Корнилова и с женой Мейерхольда, актрисой Зинаидой Райх. Ей он посвятил стихотворение "Соловьиха", носящее в рукописи название "Ревность". По свидетельству Ярослава Смелякова, автор читал его на квартире Мейерхольда в присутствии известных артистов и музыкантов. Оно чрезвычайно нравилось прекрасной Зинаиде Николаевне, которая была намного моложе своего шестидесятилетнего мужа.

В печати стихотворение появилось без посвящения. Видимо, на то были свои причины. И можно предположить - какие. Во всяком случае, через некоторое время общение с семьей Мейерхольд прервалось.

Вторая половина августа 1934 года ознаменовалась важнейшим событием в истории страны Советов - состоялся Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Съезд открыл короткой вступительной речью Максим Горький. С докладом о поэзии выступил член Центрального Комитета ВКП(б), редактор газеты "Известия" Николай Бухарин.

Конечно, он не обошелся без косноязычной, принятой тогда у партийных вожаков риторики: "Наша страна занимает сейчас мировую позицию…"; "Мы имеем великолепные успехи в области классовой борьбы пролетариата…"; "Гигантские пласты новых людей поднимаются к настоящей культурной жизни… " А вследствие этого "чрезвычайно резко подчеркнута проблематика качества решительно на всех фронтах…", "все проблемы строительства социализма - в том числе и его культурные проблемы - взлетают на новые, гораздо более высокие уровни…"; "историческая необходимость наполняет новым содержанием огромный человеческий резервуар…"; "Нам нужно иметь сейчас смелость и дерзание выставлять настоящие, мировые критерии для нашего искусства и поэтического творчества. Мы должны догнать и обогнать Европу и Америку и по мастерству".

Поставив такую абсурдную задачу и пространно порассуждав о поэзии как таковой, начитанный оратор перешел к рассмотрению поэтического творчества в стране, заметив, что "Блок уходил своими корнями в быт ари-стократическо-помещичьей усадьбы" и что "с мужицко-кулацким естеством прошел по полям революции Сергей Есенин". Крупнейшими фигурами он назвал Демьяна Бедного и Маяковского. Поэтами "очень крупного калибра" у него оказались Пастернак, Тихонов, Сельвинский и "отчасти" Асеев. Высокую оценку получило творчество Корнилова:

"Среди поэтической "комсомольской" молодежи следует особо сказать о Борисе Корнилове. У него есть крепкая хватка поэтического образа и ритма, тяжелая поэтическая поступь, яркость и насыщенность метафоры и подлинная страсть…

У него "крепко сшитое" мировоззрение и каменная скала уверенности в победе…

Корнилову особенно удаются отрицательные типы кулака, описания звериной злобы врагов; здесь его палитра многокрасочна и ярка, мазок широк и уверен, образы скульптурны и выразительны ("Семейный совет", "Убийца"). "Триполье" местами достигает большой силы"…

Будучи делегатом съезда от Ленинграда наряду с Николаем Тихоновым, Александром Прокофьевым, Виссарионом Саяновым, Михаилом Зощенко, Ольгой Форш, Корнеем Чуковским, Юрием Тыняновым, Борисом Лавреневым и другими известными писателями, Борис Корнилов, безусловно, чувствовал себя именинником после доклада влиятельного и популярного в интеллигентской среде партийного руководителя, принимая бесчисленные поздравления. Имя его подхватила вся пресса. В "Известиях", редактируемых Бухариным, одно за другим стали печататься его стихи.

…Он много работал, ездил по стране, заводил новые знакомства. И никогда не забывал о своей лесной заволжской стороне, о своих истоках, чему свидетельство прекрасные стихи "Мама", "Из автобиографии", "Мы, маленькие, все-таки сумели…". Снова и снова открываются перед мысленным взором родные картины:

Мы идем большой травою, каждый силу не таит, и над мокрой головою солнце ястребом стоит. Белоус берет с размаху в ночь отбитая коса, вся в поту моя рубаха, неподвижны небеса.

("Туес")

Увы, вовсе не таких стихов требовали от него критики, поставившие поэта в "комсомольский" ряд, из которого он то и дело выламывался, не

поступаясь ни своей волей, ни своими патриархальными святынями. А это расценивалось как серьезное прегрешение.

Труднее становилось жить в Ленинграде, воздуха не хватало. Само собою выговаривалось: "Было весело и пьяно, а теперь я не такой, за четыре океана улетел мой покой". Утешение он находил только в творчестве.