В воскресенье приплыл в деревню на моторке егерь Михаил. Мы перенесли свои пожитки в лодку, стали прощаться с гостеприимными хозяйками.
- Тётя Дуня, почему в вашей местности чудеса творятся? Существа какие-то, сила нечистая? Чертовщина разная. В городе такого нет.
- В городе люди хуже чертей! - отрезала тётя Дуня. А тётя Нюша улыбнулась и покивала головой.
Когда мы забрались в лодку, тётя Дуня и тётя Нюша вошли в воду и помогли сдвинуть лодку с прибрежного мелководья. Я сел за вёсла, стал выгребать на середину реки, а Михаил возился с мотором.
Валя сзади прислонилась ко мне и тихо спросила:
- Ну как, доволен? Посмотрел на глухую русскую деревню?
- Как в русской сказке побывал, - искренно ответил я. - Да, я вот посчитал число жителей в деревне, и, представляешь, получилось тринадцать. Опять мистика!
Михаил, наконец, завёл мотор. Нас оглушил рёв. И Валя почти в самое ухо прокричала мне:
- Не тринадцать, а четырнадцать! Кукуя не посчитал.
Лодка сделала полукруг и легла на курс. На берегу, у околицы деревеньки, затерянной среди русских просторов, остались две фигурки: высокой и властной тёти Дуни и маленькой доброй тёти Нюши.
СОГЛЯДАТАЙ
Кто мраку отхлебнул, тот о себе Узнал поболее иных непосвящённых…
Не пей до дна… А тени холодны. А за тенями тени, снова тени.
Кто наблюдал рожденье родника
в толкании, в биении сердечном,
тот помнит эту тайну тишины -
из тьмы сырой земли, из тла, из почвы -
ток жидкокристаллический. В нём дух
живой. В нём только истина и холод -
течёт, течёт… А ты - давным-давно лежишь на кочке дёрна мальчуганом, вниз головёнку свесил, всё глядишь на дно, следишь былинки и песчинки, что родничок тихонечко клубит, ключ что-то говорит тебе… Ледышка под ложечкою тает, и щемится от страха сладко сердце.
Больший страх - распахнутый колодец. Или погреб. Иль пыльное мерцанье чердака.
Повсюду кто-то есть. Повсюду кто-то… Повсюду - кто?…
Лишь взрослые дела закрыли эту чакру ожиданья, ты более уже не духовидец, из света в тень забыл перетеканье, забыл полёта дрожь и свист паденья… Но не совсем.
В античной простоте так много было детских откровений, был мир прозрачен, перенаселён соседними твореньями - дриады и нереиды мирно хлопотали; в священных рощах мудрые кентавры хранили эпос древних теогоний, сатиры виноградную лозу оберегали для дионисийских веселий необузданных. Сулили для смертных эти праздники свободу от тесных уз телесных…
Но, увы, Ирония - безверия сестрица - и эллинов сгубила. Голоса природы отступили, замолчали, лес и ручей, гора и луговина - всё перестало быть одушевлённым, пенаты отвернулись от своих былых любимцев.
Но осталось место, верней, страна - отдельная планета: в горах от Иртыша и до Байкала ещё живут герои древних саг. И каждый камень там вочеловечен, и дерево, и горная вершина, над очагами молятся хозяйки и тёсей* не пускают на порог. Там всё точь-в-точь, как было при Гомере, там я встречался и с его потомком, там за тобой всё время наблюдает через своих посланцев Хан-Алтай.
* духов (алт.)
В глуши дремучих гор, у Карагема, чей вал грохочет, как сарлычье стадо, чей вал быком ревёт в теснине моста, биваком стали мы у тополей прибрежных. А над нами нерушимо, как гребень звероящера зубчатый, отрог хребта пролёг, в его подоле, в семидесяти метрах от реки, на высоте пологой возвышаясь, как два щита, две каменные чаши, торчали гордо груди богатырши, что в гору погрузилась с головой, а ноги ей река замыла щебнем, по бёдрам же дорогу проложили, и только два сосуда полновесных нам старый миф оставил напоказ.
Те груди были местом поклоненья
и почитанья. Предки завещали,
что попусту нельзя здесь появляться,
кричать, шуметь и бражничать - ни-ни,
табу! Но наша цель была - рисунки,
петроглифы, творенья неолита:
быки, олени, тамги, человечки…
Татуировок каменный ковёр
покрыл два скальных выступа. Неясно,
кто и зачем оставил эти знаки?
О чём поведал? Почему алтайцы
Сосцы Хатун обходят стороной?
IV
Тиха была погода.