Наш Современник, 2009 № 03

— Раньше писатели жаловались: мол, задавила цензура, "нетленные" рукописи пылятся в столах… В то же время вышли весьма жесткие романы: "Касьян остудный" Ивана Акулова, "Драчуны" Михаила Алексеева, "Судьба" Петра Проскурина… Ныне, казалось бы, полная свобода: вытаскивай "шедевры", пиши что хочешь. А где сильные книги?

— Графоманов тьма! — согласился Бондарев. — Кроме себя, никого не читают. Карманы набиты деньгами — только плати, и любую муру напечатают. К сожалению, государство совершенно безразлично к духовному состоянию общества. Что касается моих отношений с цензурой, то они были сложными. Радовался, когда удавалось договориться, прийти к обоюдному согласию. Но вот что настораживало: после выхода книг — в частности, повести "Батальоны просят огня" — вдруг обрушивалась яростная критика! Дескать, слишком обострено, так на войне не бывало… Особенно разносили вещи, в которых шла

речь о потерях. Потом прошло время, и те же критики стали писать об этих книгах совершенно противоположное. Тогда я понял простую истину: если один и тот же роман подвергается и хвале, и хуле, значит, надо верить только самому себе.

— В романе "Горячий снег" — боль и страдание простого русского солдата, борьба за человека — как символ самой жизни на земле. Благодаря тому, что роман был экранизирован и по нему поставили во многих театрах спектакли, я считаю, три поколения россиян сохранили в себе чувство патриотизма…

— Спасибо за добрые слова, — смутился Юрий Васильевич. — По большому счету, мои книги — это дань памяти тем солдатам, которые погибли за Отечество и свободу. Жаль, что эти высокие понятия истрепали донельзя. Поражает, с какой легкостью ряд деятелей культуры отказались от прежних идеалов, взявшись проповедовать низменное, отвратное, пагубное… Видимо, на то были веские причины: и личного характера, и внешнего. Не хочется даже говорить о мерзостях! Это — как болезнь…

— Об этих "вывихах" вы довольно обстоятельно написали в романах "Тишина", "Берег", "Непротивление", где сплетены воедино злободневные и вечные вопросы нашего бытия. Но идеал ведь так и не найден?

По лицу Бондарева пробежала легкая усмешка:

— Если бы идеал нашли, то тогда оказались бы бессмысленны и театр, и кино, и поэзия, и проза… Вообще — искусство. Вся жизнь — стремление к некой высшей цели. Можно сказать — идеалу. Хотя некоторые наши "революционеры" никогда не признавали и не признают слов "идея", "идеология", "идеал", не понимая, что сама жизнь — это и есть идея. Поэтому хвастать тем, что я, дескать, не служу никакой идее — означает, что не служу никому, даже себе. Сам человек — это есть великая идея на этой земле.

— Может, вы излишне требовательны? — пытаюсь возразить собеседнику. — В тех же романах "Выбор", "Игра", "Искушение" показываете своих героев в обстоятельствах, будто они перед высшим судом совести. Почему же в обыденной-то жизни забываем о Страшном суде?

— Простите, может быть, отвечу резко. — Бондарев весь напрягся, поднялся с кресла и заходил взволнованно взад и вперед по комнате: — Литература сама по себе изменить материальный мир не в состоянии! Она лишь способна повлиять на взгляды людей, отношение их к жизни. После того, что было написано и Шекспиром, и Сервантесом, и Толстым, и Достоевским, и Чеховым, казалось бы, все пороки и страхи должны были исчезнуть, а они существуют. И всё же отношение к миру части читающей публики, конечно, изменилось. Особенно в России, поскольку у нас слово исторически играло и играет огромную роль. Это — фундамент всего, если хотите, и Веры.

— В одной из своих миниатюр вы пишете, что за один миг можно потерять себя как личность… Слишком много искушений ныне, и русскому человеку ничего не остается иного, как полагаться только на себя, собственные силы.

— Так было всегда. Да и в Библии сказано: "Спасись сам, и спасутся тысячи вокруг тебя… "

Не мог не спросить Бондарева о его взаимоотношениях с другими писателями. Конечно, читал в "Мгновениях" о встречах с Александром Твардовским, который упрекал его за "постельные сцены" в "Тишине" (мол, "не дело русской литературы решать половую проблему"), но восхищался военными романами. Не сошлись они во мнениях и на творчество Ивана Бунина (любимого писателя Юрия Васильевича), после чего последовал "жестокий разговор, происшедший меж нами"… Бывал он не раз у Леонида Максимовича Леонова. Как-то тот спросил Бондарева: "С кем из писателей дружите?" "Я ответил, что после сорока лет, к сожалению, а может быть, к счастью, становится меньше друзей, что из старшего поколения писателей встречался с очень требовательным Гладковым, а чаще с добрейшим Паустовским, который привил мне любовь к слову… "

Но осталось в памяти от встреч с Леоновым и нечто простое, земное: