Наша компания

Почту обычно привозит на своем «пикапе» Максим Антонович, старый приятель Сережиного отца.

С самого детства живет Сережа возле железной дороги. Он уже неплохо разбирается в ее спецслужбе.

Ему, например, известно, что поезда-экспрессы и курьерские имеют номера от второго до четвертого, скорые — от пятого до тридцать восьмого, обыкновенные товарные — от пятисотого до шестисотого, а товарные сквозные, которые, мчатся, как экспрессы, без всяких отцепок и прицепок на станциях, потому что везут грузы особой срочности: хлеб, уголь, нефть, руду, — у них номера от шестисотого до тысячного.

Сережа часто провожал эти летящие мимо их поста магистральные, курьерские или скорые составы.

Летят они — от колес ветер, под шпалами похрустывает щебенка, прогибаются на стыках рельсы: тяжело нагружены вагоны.

Мама иногда разрешала Сереже держать сигнальный желтый флаг — путь свободен!

Сережа даже не жмурился, когда его обдавало паровозной гарью и горячими брызгами пара; он еще выше поднимал на пороге домика флаг: «Лети, поезд! Труби, гудок! Стучите, колеса!»

Из клетки выпрыгнула крольчиха и длинными прыжками скакала по двору — искала, где бы укрыться от грозы. Тарахтя и подпрыгивая на корнях деревьев, словно гоняясь за Сережей, каталось по земле ведро.

Сережа с трудом загнал в чулан кур и подпер дверцу доской.

Крольчиха больно исцарапала Сережу, пока он тащил ее до клетки.

В сенцах, в полотняной рубашке до пят, стояла худенькая, бледная Танюшка с широко раскрытыми испуганными глазами. Ветер трепал ее светлые волосы, и она взяла в рот концы тонких, как мышиные хвостики, косичек.

Девочка тихо всхлипывала.

— Ты зачем вышла? — подбежал к ней брат, схватил за руку и увел в комнату. — Ложись. Тебе нельзя вставать.

Танюшка вторую неделю болела, и, когда мать уходила, Сережа присматривал за сестренкой.

— Боюсь я, — пожаловалась Таня.

— А ты не бойся. Мама скоро придет, — сказал Сережа, подтащил табурет к окну, взобрался на него и закрыл форточку.

С железнодорожной насыпи ветер вздымал песок. Потрескивали в окнах стекла.

Темень делалась все гуще.

Сережа зажег керосиновую лампу.

Танюшка забилась в угол большой деревянной кровати, укрылась просторным одеялом и притихла.

Она вспоминала радостные, солнечные дни, когда была здорова и выходила с Сережей встречать мать, которая возвращалась с обхода путей.

Обычно первым из-за поворота дороги выскакивал щенок Бубенчик. Бежал он во всю мочь, сшибая с сорняков колючки, и потом на крыльце долго отряхивался от них.

Сережа принимал из маминых рук гаечный ключ, кирку, фонарь и холщовую куртку, пахнущую паровозом, а Тане мама надевала на голову новенькую форменную фуражку. И все вместе возвращались они домой.

Дома Таня подавала маме цветочное мыло, полотенце и ковш с горячей водой.

А когда мама ложилась спать рядом с Таней и Таня могла прижаться к ее плечу, тогда ей были нипочем самая злая гроза и даже толстые шмели, которые днем всегда нарочно крутятся вокруг Тани и сердито гудят.

Но вот уж, по правде сказать, кто не пугается шмелей, так это Бубенчик. Он смело принюхивается к шмелям и страшно клацает на них зубами.

За это Танюшка очень уважает Бубенчика.

Дождь хлынул разом. Вода забурлила в черепице, торопливо закапала, заговорила в ржавом, скрипучем водосливе. Бурная струя с крыши плеснула в пустую кадку.

— Маму дождь намочит, — робко сказала Танюшка.

— Не намочит, — ответил Сережа. — Она к балкам успела, там переждет.

Сережа знал, что мать промокнет: она обязана осмотреть линию. Про балки он сказал, чтобы успокоить сестренку.

Дверь скрипела. Когда налетал ветер, лязгал засов. Сережа вздрагивал, задерживал дыхание и, не отрываясь, глядел в сенцы, в затаившуюся тьму.

Было страшно, хотя Сережа понимал, что ему нельзя бояться: он старше Танюшки и, главное, единственный мужчина в доме.

... Сережа помнил отца.

Больше всего ему запал в память тот день, когда в сорок втором году он провожал отца на фронт.

Дома, на полу, расстелили солдатскую шинель, только что полученную отцом на сборном пункте. Шинель оказалась такой большой, что заняла почти все свободное место в комнате.

Мать и Сережа помогали отцу скручивать ее в плотную скатку. Потом мама дала папе на дорогу иголку, отмотала от клубка суровых ниток, насыпала полную табачницу крепких махорочных корешков и приготовила половину листа старой газеты. Отец взял газету, сложил ее наподобие маленького блокнота и спрятал за отворот новенькой пилотки.

Когда все уже было собрано, папа сказал: «Ну вот, солдат и в поход снаряжен».

До отъезда оставалось еще много времени. Отец с матерью вышли из дому пройтись на прощание. Они медленно пошли вдоль линии, навстречу догоравшему за лесом красному солнцу.

Сережа с Таней остались дома. Танюшке тогда было всего два месяца.

В углу комнаты стояла папина скатка. Сереже сделалось очень грустно. Он сел около скатки, прислонился к ней щекой и заплакал.

На вокзале отец долго держал Сережу на вытянутых руках и смотрел в глаза. Отец был сильный, он легко поднимал тяжелый буфер от вагона.