Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)

Странники – бедные мужики, верные потомки тех, кто бежал в заволжские лесные пустыни от духовной деспотии при царе Алексее Михайловиче, патриархе Никоне и потом, при Петре и царицах. Когда-то, забравшись в глухие леса, за непроходимые болотные дебри, их предки стали селиться поселками и ставить скиты, где стремились восстановить «древнюю красоту» и благочестие, как понимал его народ по деспотии Москвы. Восстановляли себе «град Китеж». От архиереев, от бояр, от фискалов, от исправников было далеко и, казалось, возможно было успокоиться и жить в той красоте, которой дышали. Проходили годы, вырубались леса, прокладывались лесные дороги по болотам; с другой стороны, обзаводились коровушками, хозяйством, начинали дорожить обсиженными местами и обработанной землей. В результате исправники и царские офицеры проникали-таки в старообрядческие поселки и скиты, а привыкшие к насиженному хозяйству мужики оказывали наклонность войти с ними в соглашение. Дескать, жаль коровушек, жаль заведенной отцами красоты! Наплевать, будем молиться и за царя-антихриста, а про себя думать, что не молимся! Более стойкие и прямые предупреждали, что на такое дело идти все равно что себя потерять. Но хозяйственные инстинкты сильны. И стойким приходилось уходить еще дальше, в еще более непроходимые дебри, «куда Макар телят не гонял». Многие герои, видя колебания и измену своих, сгорели в самодельных срубах. А остатки разбрелись под именем Филиппова согласия. Вся округа, в которой я родился в Ярославском Заволжье, заселена крестьянами почти исключительно Филиппова согласия. Их строгий дух влиял и на нашу семью. Я в значительной мере воспитан преданиями этого замкнутого и в то же время коренного русского крестьянства. Но к делу! Филипповские староверы неизбежно сталкивались с теми же бедами, от которых бежали их отцы: хозяйство, привычка к своей земле и родному углу, неизбежные браки с чужими, а за этим – вновь и вновь исправник, правительственный миссионер и всякая мирская нечисть. На человеческие слабости искони ловился человек, как карась на приманку! Кончалось это тем, что наиболее стойкие вновь принуждены были уходить. Но куда уходить, когда леса повырубили и везде исправники и миссионеры? Как сохранить красоту неприкосновенной, когда всюду проникли чужие ростки? Явились «странники», как наиболее последовательные и чистые потомки первоначального старообрядчества. Было это при Екатерине, а развивалось потом, в особенности в наиболее «гонительные времена», вплоть до наших дней. Странники били в корень! Если наши бедствия от тяги к хозяйству, к своему углу, к покою, в котором можно за компромиссы соблюдать хоть тень древней красоты, то надо, очевидно, от всего этого отказаться и сказать себе раз и навсегда: «не имам зде пребывающего града, но грядущего взыскуем» – «у нас нет города, то есть огражденного места здесь, но мы странствуем в поисках грядущего!» Люди стали считать грехом иметь постоянное место жительства, постоянный кусок хлеба, паспорт и приписку к месту, – стали жить исключительно будущим. Древняя красота – «град Китеж» – окончательно опустился для них на дно Святого озера, чтобы воскреснуть в свое время в далеком, далеком будущем. Нынешняя жизнь не имеет никаких намеков на оседлое, на надежное, на устойчивое: она вся в стремлении, в странствии, в движении! Если у них есть намек на хозяйство и имущество, то только общинное, от которого питаются странники данной округи. Так, например, сейчас за Диевым Городищем Ярославской губернии есть мельница, записанная на частное лицо, на самом деле принадлежащая местной общине старообрядцев (странников), получавших через своих «большаков» хлеб от этого производства. Наиболее строгие странники отрицаются и от этого общинного хозяйства и считают необходимым жить исключительно подаянием, полагая, что этим самым они воспитывают в себе силу закаленного смирения, а в других – силу человеческого милосердия. Естественно, что умереть «дома» или «в доме» для последовательного странника есть уже измена своему мировоззрению: он должен умереть на ходу, в прогоне, в лесу. Чувствуя приближение конца, странник уходит и просит зарыть его в лесу. Вот тут возникают иногда уродства, когда те, кого просят, считают возможным «ускорить дело» и, приводя человека в лес, приканчивают его. Это позднейшее уродство, рожденное, конечно, эгоизмом людей, не имеющих досуга ждать, когда умирающий отойдет. Первоначальная же идея понятна: человеку хочется, из верности своей страннической судьбе, умереть на ходу, в природе, под небом, в лесной заросли, где нет намека на дом и хозяйство. Все в этой жизни относительно – ради той безотчетной красоты всечеловеческого общения, которая далеко впереди! Все «грады» и «укрепления», которые пробовал понастроить себе человек для своего обеспечения, имеют преходящее и относительное значение, насколько ими продвигается историческая дорога человечества к Истине; и все они вредны, насколько они хотят самоутвердиться и объявить себя претендующими на «абсолютное значение», заграждая тем подлинную задачу Будущего: «грядущего взыскуем». Таковы наши странники, бедные мужики заволжских весей – отдаленные духовные потомки еврейских пророков, бежавших от городов и благ современного им человеческого жилья, предвидя их неизбежную гибель во имя Будущего!