Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)

На прощанье, чтобы закончить эту длинную беседу втроем, которая так затянулась, мне хотелось бы спросить: ну а где же тот «грядущий град», ради которого странствуют наши странники и ради которого поднимает труд свой вечно странствующая человеческая мысль? Ведь если странствовать, то к чему-нибудь; где тот вектор, куда мы все странствуем? Я думаю, что вектор этот в осуществлении того, что уже есть и теперь, но пока только в виде намека, дорогих отрывков, отдельных неожиданных удач; к тому, чтобы «наблюдатели» Эйнштейна наконец соединились, почувствовали и поняли друг друга и стали единым существом. Вот ведь и сейчас, при всем том, что они пока идут отдельно и вразброд, на разных концах мира вдруг возникает одна и та же мысль, одинаковая интуиция, одинаково направленное искание! Не значит ли, что человечество живет, при всех разъединениях и противоречиях, единым общим телом? Не значит ли, что мы – члены и органы какого-то общего тела? И только тогда, когда будем в самом деле вместе, откроется нам совсем в новом свете истина пройденной истории, истина нашего бытия, истина будущего. «Если я говорю всеми языками, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если я имею дар прозрения и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так как могу и горы переставлять, а не имею любви, то я – ничто. И если я раздам все имение свое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долго терпит, милосердствует, не завидует, не ищет своего, не мыслит зла, не радуется о неправде, но сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, любовь не превозносится, не гордится, все переносит. Любовь никогда не перестанет, хотя и прозрение прекратится, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти гадаем о будущем. Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Теперь видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно; тогда же лицом к лицу; теперь же я знаю отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывает вера, надежда, любовь, и любовь из них больше». Ибо она более всего созидает! Не находите ли, в самом деле, что между странниками и Эйнштейном больше общего, чем кажется на первый взгляд? Так далеки и культурно, и географически, и по вероятному взгляду друг на друга, и как раз встретились! И так во многом говорят то же! Это оттого, что искренние и самоотверженные искатели Правды приближаются к одному и тому же. Мы ближе друг другу, чем мы это думаем! Так как это писание есть простое продолжение одной из тем, которых мы мимолетно касались при беседе втроем, мне хотелось бы, чтобы и это писание читалось бы втроем или, за отсутствием меня, вдвоем – Вами и Леной. Но я прошу других в мои мысли не посвящать по понятным причинам до времени. Мне очень хотелось бы потом побеседовать еще втроем о вещах, затронутых в этом письме!

Книжки Горького я отложил для Вас. Перелистывая их, я нахожу в них много заметок моих личных и интимных. Не надо, чтобы их читали посторонние!

До свидания! Ваш А. Ухтомский

3

26 декабря 1927

Дорогая Фаня, Вы знаете, что я всегда рад Вас видеть и слушать. Поэтому прошу Вас «без торможений» направлять ко мне свой путь всякий раз, как явится потребность или желание поговорить со мною о деле или без дела. Ведь если бы у меня было очень спешное и неотложное дело, я сказал бы об этом Вам в совершенной уверенности, что Вы не обиделись бы на невозможность длительной беседы; значит, стесняться Вам не приходится. В настоящее время могу предложить Вам любой из вечеров, часов в 6–7. И приходите поскорее, не откладывая, например, вечером в среду 28 декабря.

Я надеюсь, что Вы уже сдали гигиену и скоро разделаетесь с экзаменом у Виноградова. Тогда впереди будет все чисто и можно отдаться научной работе.

Я прочел «Возмездие» Блока и, с Вашего разрешения, записал там то, что сам думаю на эту высокую тему. По-моему, возмездие к нам еще гораздо ближе, чем представляется поэту. Возмездие не только в том, что от нас рождается, но еще в каждой нашей встрече с людьми, в том, как слагается наша жизнь в отношении людей, в особенности не безразличных для нас. Ведь вообще раздражитель выявляет в живом субстрате то, что в нем подготовлено и кроется: «возбуждение» есть ускорение того процесса, который до этого был, но протекал скрытно и очень медленно. Раздражитель-катализатор! Всякий раз, как он приходит, он говорит нам: «То, за чем я пришел, делай скорее!»