Наша Рыбка

Этот вопрос и сейчас звучит у меня в ушах. Что я должен был сделать? Выходов было много. Один прямо по курсу – железная дверь, ведущая в подъезд. Собрать свои шмотки и выскочить. Оставить их вдвоем… навсегда, пусть делают, что хотят. Поддаться обиде, ревности, которой никогда не испытывал к Воронцову до этого вечера.

Второй вариант. Воронцов – развратный, подлый моральный урод. Пойти и рассказать всю правду Ясне.

Но неужели она сама не догадалась? Зачем же тогда она держала меня за руку в машине? Держала так, как держатся только влюбленные!

В зеркале наконец прояснилось. Мои плечи были покрыты какой-то омерзительной аллергической сыпью, на шее слева виднелось небольшое темнеющее пятно, на груди – розовый отпечаток рыбки. Я все еще держал в руке белую скомканную футболку. Просто Аполлон.

Ладно, больше не буду останавливаться на своих бестолковых душевных терзаниях и расскажу, что было дальше. Я очень быстро принял душ, вытерся и с тяжелым и одновременно нетерпеливым чувством в груди понял по звукам, что мое мазохистское любопытство будет удовлетворено.

Задержавшись на пороге лишь на секунду, я вошел в комнату. Свет был включен, диван разложен, гобеленовая деревня укрыта простыней и подушками. Ясна лежала на спине, раскинув в стороны колени. Воронцов низко склонился над ней, резкий и безжалостный, а она трепыхалась под ним и вскрикивала, как пойманная в силки птичка… Можно было догадаться. Он держал ее руки, она не могла сопротивляться.

Я медленно приблизился, лег на диван рядом с ними, отчужденный и обездвиженный чувством тупой ревности. Во мне бунтовала моя собственническая натура. Ей было больно. Но мне больнее!

Я все еще был взволнован тем, что произошло с нами в ванной. Я вдруг сумел мысленно увидеть, как чудесно Ясна запрокидывает голову, как из-под полуопущенных век туманно смотрит на Воронцова и как снова вздрагивают Петины ресницы. Как она отреагировала, когда увидела его голым? Большой член и нездоровые наклонности. Природа, что ты хотела нам этим сказать? Что, черт возьми, ты хотела выразить Петей Воронцовым?

Интересно, это хоть немного испугало девчонку? Она была для него маленькой. Крошечной. Явно чересчур. Ей не должно было это понравиться.

Чтобы смягчить его грубость, я прильнул к ее груди, стал целовать ее с нежностью, внезапно сменившей во мне все остальные чувства. Не было в ту минуту ничего прекраснее твердых кнопок сосков, которые я чувствовал языком, не был ничего красивее ее розовой выступающей ключицы; ее чуть приоткрытые губы были все того же мучительного цвета, воспаленные и четко очерченные, посередине будто надломанные. С глаз на секунду спала туманность – она взглянула на меня и вдруг вскрикнула сильнее обычного, я успел сжать руками ее тело и почувствовать спазм, прошедший сквозь него сверху вниз. В тот же момент Воронцов издал сдавленный рык и почти что рухнул на нас ничком. Все закончилось. Время остановилось.

Я лежал, не шевелясь, ощущая их тяжелое дыхание. Я ничего не видел, потому что мешали длинные Яснины волосы, разметавшиеся по ее груди. Возле моего подбородка покоилась Петина рука – я чувствовал ее тепло, ее легкое напряжение, постепенно сходящее на нет. Мы все втроем застыли, словно в какой-то немой сцене. Внутри меня было все еще пусто и одновременно очень светло, как если бы сквозь большое комнатное окно вдруг стало пробиваться солнце и заливать светом мои внутренности вместе с мебелью и стенами. Не было уже ни ревности, ни отчуждения; было небольшое смущение, неловкость от сознания совершенного и желание улыбнуться своей немыслимой по моим тогдашним меркам порочности.

Петя пошевелился.

– Эй? – тихо спросил он. – Эй, ты чего?

Он приподнялся на руках и загородил от меня ее лицо. Его голос был слегка испуганным.

– Ясна, ну…

Он встал, отвернулся от нас и стянул презерватив. Я наконец увидел, что по Ясниному лицу катятся слезы. Она беззвучно плакала. Это было очень странно, потому что меня все еще переполнял странный свет, и я не сразу смог понять, что случилось.

Я не успел ничего сделать, даже, кажется, вздохнуть, а Петя уже опять был на кровати: он навис над Ярославной.

– Сейчас, – ровно сказала она и даже улыбнулась, но глаза не открыла. – Это… просто… Сейчас все пройдет…

– Я знаю, тебе было больно. – Его голос при этом не звучал виновато. – Прости.

– Не в этом дело.

Мы с Петей переглянулись.

– Просто это… У меня так… никогда не было… чтобы двое…

– Ну, ладно тебе. Забудь. Все. – Петя обнял ее, она всхлипнула и сильнее зажмурилась, но старалась улыбаться.

– Чтобы два парня… – У нее даже получилось усмехнуться.

Больше она ничего не сказала, но слезы все катились и катились. О, бедная. Прекрасная девочка. Конечно, у тебя так никогда не было. И не должно быть. Потому что в отличие от нас ты нормальна. И слезы твои – нормальны. И ты бы никогда на это не согласилась, если бы не Воронцов, не его ангельская рожа и голубые глаза.

– Я принес твою рыбку, – зачем-то сказал я. – И футболку.