Наша улица (сборник)

Петрушка свое слово сдержал. Как только моими стараниями у него появился первый ученик, он начал добросовестно обучать меня деликатному делу зубной техники: смягчать стенсы в горячей воде, отливать гипсовые формы прикусов, шлифовать зубы, варить протезы в автоклаве и следить за температурой, очищать протезы от гипса и полировать до блеска каучуковые челюсти.

Мой учитель был мной очень доволен. Я с самого начала, говорил он, нащупал секрет профессии. Мне остается только доставить ему еще трех-четырех учеников, и он начнет допускать меня к пациентам. Правда, он забыл сказать, когда эти пациенты у него появятся.

- У вас есть все данные, чтобы из вас вышел хороший зубной врач. Скорей доставьте мне учеников...

Однако ни я, ни Пшепюрка и Петрушка больше пациентов в глаза не видали.

В один осенний день к Пшепюрке и Петрушке явился высокий немец, широкоплечий, с торчащими, словно крюки, усами, галантно поклонился и, отчеканивая каждое слово, представился:

- Фридрих Шульц, генераль-фертретер фюр Польн фон Аш унд зон, цанэрцтлихе инструментен унд материален, Лондон - Берлин [Фридрих Шульц, главный представитель в Польше фирмы "Аш и сын", зубоврачебные инструменты и материалы, Лондон - Берлин (нем.)].

И без лишних слов вывез из кабинета все, до последней мелочи - от зубоврачебного кресла до пинцета.

- Ничего не поделаешь. Дольше продлить платежи не можем, - это было все, что он нашел нужным сказать.

Зубоврачебный кабинет Пшепюрки и Петрушки закончил свое существование, и вместе с ним закончилась моя карьера зубного врача и зубного техника.

1941

ШВЕЙЦАРСКИЙ ПОДДАННЫЙ

Проходили недели и месяцы, а я все искал работу, любую работу, но тщетно.

Не знаю, какими путями все хозяева узнали, что у меня "длинный язык", что я не уважаю тех, чей хлеб ем, и вступаю в споры с клиентами.

"Он возразил самому Сидорову, московскому Сидорову".

Этого было достаточно, чтобы все двери оказались предо мной закрытыми.

Меня обычно епрашивали:

- Где вы раньше работали, молодой человек?

Я называл своих прежних хозяев: Пинкус и компания, Ротштейн и Клинковштейн... Особенно я надеялся на последних: что может служить лучшей рекомендацией, чем служба в такой солидной фирме?

- А, у Ротштейна и Клинковштейн а? Как ваша фамилия, молодой человек? Гм... Нет, молодой человек, служащие нам не требуются...

Все чаще и чаще приходили мне на память святые слова, которыми пан Липецкий проводил меня с последней должности: "Человек, который не знает, что клиент всегда прав, не годится ни для нас, ни для кого другого".

У меня не оставалось сомнения, что я попал в "черный список" и должен навсегда распрощаться с суконным миром. С тех пор как я был изгнан из царства сукна и шевиота, я перепробовал разные занятия: служил агентом у гравера и живописца вывесок, искал покупателей дтя какого-то фабриканта на визитной карточке, собирал объявления для вечернего листка, в котором никто не хотел объявляться, посылал корреспонденции в газеты, которые не платили гонорара, учился на зубного техника. Но после всех этих дел моим зубам работы все-таки не было.

Мое питание состояло главным образом из кисло-оладкого хлеба с изюмом, который я покупал у турка на углу улицы. Пять копеек стоил свежий хлебец и четыре копейки черствый - вчерашний. В большинстве случаев я покупал вчерашние хлебцы.

- Ничего, изюм на второй день не менее свеж, чем в первый, - острил рыжий парень, мой сосед по комнате, за которую мы, платили шесть рублей в месяц.

Этот рыжий парень, такой же полуголодный безработный, как и я, был весельчак.

Прихлебывая из чашки чай без сахара, он мне советовал:

- Мешай, мешай, внизу сахару много.

Внизу, под нашей комнатой, находилась бакалейная лавчонка.

Когда у нас не было керосина, чтобы вскипятить чай, он предлагал мне нашться холодной воды, а потом прислониться животом к горячей печке, вот и получится чай.

- Стол сервирован, ваше сиятельство! - торжественно возвещал мой сосед, раскладывая хлебцш на газете.

Когда нам не удавалось раздобыть десяти копеек на два кисло-сладких хлебца о изюмом, он раскладывал опять-таки на газете густо посыпанные солью ломтики черного хлеба и, низко кланяясь, приглашал:

- Солененького, уважаемый господин, для аппетита, пожалуйста!

Этот юмор висельника, возможно, был и полезен для пищеварения, но сытости нам не прибавлял.

Нужда заставила меня сделать попытку вернуться к моей старой профессии переплетчика, но и это оказалось безуспешным.

Первая переплетная мастерская, куда я вошел спросить о работе, находилась в подвале, скудно освещенном газовым рожком. Не успели еще мои глаза что-либо рачглядеть, как нос уже почуял смешанный запах кислого переплетного клея, мокрых пеленок, пота немытых человеческих тел.

В углу, у единственного оконца, только одна треть которого возвышалась над тротуаром, стоял за переплетным станком человек средних лет с лицом апостола - до прозрачности бледным страдальческим лицом в рамке черной бороды - и смазывал столярным клеем корешки книг, зажатых в пресс.

- Чего желает господин? - обернулся он ко мне.