Наша восемнадцатая осень

— Арефьев! — кричит он. — Сейчас подойдет машина, поможете грузиться. И пристройте где-нибудь в кузове «языка». Будете сопровождать его в штаб дивизии.

— Слушаюсь! — отвечает часовой.

…И опять я шагаю по дороге, только теперь в обратную сторону, Для немца война кончилась. А я только сегодня все начинаю. Я всего только день на переднем крае, и за этот день произошло столько событий…

Вечер. Солнце сидит на самой кромке Сунженского хребта. Через несколько минут оно свалится за горы, и наступят синие прохладные сумерки. Сумерки первых суток моей войны.

Кажется, все в штабе отнеслись ко мне, как к новичку, еще не нюхавшему настоящего боя. Неужели так заметно, что я недавно на фронте? Ведь гимнастерка у меня выгорела еще на ученьях в гарнизоне и успела прорваться в нескольких местах. Сапоги порыжели и заскорузли от пыли. Ремень потерся. Покрылось царапинами и светлыми проплешинами ложе карабина. Вот только на лице, наверное, нет того выражения спокойной суровости, какое я замечал у старых фронтовиков. Несолидное у меня лицо. Мальчишеское…

У водоразборной колонки пусто — ни грузовиков, ни солдат. Кажется, вся станица вымерла.

День ушел наконец, оставив после себя на краю неба узкую красноватую полоску зари. Пространство вокруг стало тесным. Приблизился горизонт. Там, за синей его чертой, рокочут моторы и тяжело вздыхает земля. Я прислушиваюсь. Неужели фашисты опять атакуют?

Нет, это где-то слева, за горами. Наверное, там, где Чикола…

…Используя свое количественное превосходство, противник 25 сентября передовыми батальонами 13-й танковой дивизии завязал бои за Эльхотово. Вражеские танки двигались двумя группами по 5–6 машин, за ними наступала пехота. Наши войска огнем противотанковой артиллерии и меткими залпами «катюш» отбили в этот день все атаки противника, сохранив за собой первоначальный рубеж…

(Из сводки штаба 37-й армии Северо-Кавказского фронта)

8

— А ночью воны не воюють, — сказал сержант. — Я ще ни разу не бачив, щоб ганцы наступали ночью, Ночью воны тильки стреляють для успокоения души та люстры подвешивають, щоб у темноте к ним никто, не дай боже, не сунулся. Зато утречком снова пойдут. Як по расписанию.

Люстрами Цыбенко называет осветительные ракеты, которые высоко в воздухе выпускают маленький шелковый парашютик. К нему подвешена медленно горящая свеча из какого-то порохового состава. Свет ее настолько ярок, что, по словам сержанта, иголку на земле можно найти, А из парашютиков получаются отличные носовые платки.

Мы сидим на краю окопа, отдыхаем после разгрузки машин. Пока я отводил немца в станицу, ребята, оказывается, углубили ячейки, кое-где соединили их ходами сообщения. Для усиления нашего фланга оборудовали позиции еще для двух противотанковых пушек. Пушки уже стояли на своих новых местах. Одна из них — недалеко от сгоревшего танка, позади нашей ячейки.

На двух ЗИСах нам подвезли сухой паек — сухари, сахар и шпик — и противотанковые гранаты. Наш разбитый ДП заменили новым.

— Таперича в нас позиции хоть куда, — толковал Цыбенко. — Натуральный укрепрайон по всем правилам. Воевать можно. И вы у мене хлопцы що надо. Понятно таперича, що такое е танк и с чем его кушають?

Вася рассказал мне, что все четыре фашистских T-III по ту сторону железнодорожного полотна были расстреляны сорокапятками, но они успели уничтожить три пушки вместе с расчетами и нескольких бронебойщиков, В нашем стрелковом взводе потери небольшие — пять человек. Четверо из второго и третьего отделений и один из первого.

— Кто?

— Миша Усков. Снаряд прямо в ячейку. Вот все, что осталось…

Он кладет мне на колени приклад карабина с вырезанными ножом инициалами «М. У.»

…Мишка Усков…

Боли нет. В сознании такая пустота, что оно только механически отмечает: «Усков. Мишка Усков. В классе сидел в третьем ряду у окна…»

— Остальные из третьей и шестой школы, Артюхов, Багиров, Саламатин и Федосов. Я их почти не знаю, Ну а ты как? Сдал немца?

— Поужинаем? — предложил Вася.

— Нет. Не хочу.

Я привалился боком к стенке ячейки и закрыл глаза. И сразу же уснул, глубоко и темно.

Проснулся от холода. Тело закостенело так, что с трудом выпрямился, Казалось, даже суставы потрескивают. Вася еще спал, подложив под голову пулеметные диски.

Вся долина была затянута серым туманом. Густая роса лежала на траве, на пожухлых листьях кустов, на металлических частях пулемета, Чтобы размяться, я побежал к подбитому танку.

Трупы немецких пехотинцев все так же лежали черными буграми на пролысинах выгоревшей травы. Только оружия у них уже не было, — видимо, его собрали наши.