Наша восемнадцатая осень

Пленный резко остановился.

Я чуть не наскочил на него и, отпрыгнув в сторону, судорожно вздернул карабин.

— Стой! Хальт! Руки!

Немец, не обращая внимания на мой крик, спокойно нагнулся над чем-то в траве шоссейной обочины, выпрямился и показал мне стебелек, на котором висели две крупные темно-красные ягоды.

— Фрюхт, — сказал он. — Заубер.

— Стрелять буду! — заорал я как можно громче, чтобы заглушить неожиданный испуг.

— Йа, йа, — примирительно сказал немец, забросил ягоды в рот и, заложив руки за спину, снова зашагал по дороге.

А я долго не мог унять дрожь в руках. Странный какой-то фашист… Ненормальный…

Интересно, что это за ягоды, и как только он углядел их в траве?

…На географии это было. Сергей Иванович принес в класс глобус. Поставил на стол, раскрутил. Мы смотрели на мелькающие материки и океаны и гадали: к чему это? Когда глобус остановился, он сказал; «На Земле живет два с половиной миллиарда людей. Как вы думаете, много это или мало? Представьте, что все население земного шара собрали в одно место. Каждому человеку дали по одному квадратному метру. Какую, по-вашему, территорию займет человечество на глобусе?»

«Всю Европу, наверное», — сказал кто-то.

Сергей Иванович улыбнулся и вынул из кармана бумажный квадратик размером меньше самой маленькой почтовой марки.

«Два с половиной миллиарда квадратных метров — это квадрат со стороной в пятьдесят километров, — сказал он. — Вот этот квадрат в масштабе глобуса», — и он приложил белый клочок к тому месту Европы, где находился Париж.

Класс загудел.

Так мизерна была белая точка, что она покрыла только столицу Франции…

Сергей Иванович был большим мастером на такие сравнения.

Вечером, дома, я перелистал все три учебника «Новой истории», В них было шестьсот семьдесят страниц. Тысяча лет жизни человечества укладывалась в эти страницы. На войны приходилось восемьсот.

Как давно это было! Год… нет, уже больше года назад, А письмо матери я закончу сегодня. Может быть, оно каким-нибудь образом дойдет до дому. Напишу о том, как странно идти вот так по пустынному шоссе — впереди пленный, а сзади я с карабином, вокруг поля, трава, небо и отдаленный гул перекатывающейся по горизонту орудийной пальбы. Странно, что никак не могу привыкнуть к мысли, что я на фронте и уже участвовал в первом бою. Странно, что могу распоряжаться чужой жизнью…

Когда раньше, в тылу, я слышал слово «фронт», у меня екало сердце. Мне казалось, что на фронте сплошной огонь, непрерывные бои и каждую минуту гибнут люди. А на самом деле все намного проще, и, честное слово, я даже не заметил, как стал солдатом.

…Хатки Эльхотова поднялись впереди неожиданно, словно из-под земли, На краю станицы, возле водоразборной колонки, солдаты в пропотевших пилотках заливали воду в радиаторы грузовиков. За плетнями трещали мотоциклы, В осыпающихся садах стояли бронетранспортеры и пушки. Проехала полевая кухня. Из ее трубы шел дым, кашевар, стоя на подножке, на ходу помешивал в котле черпаком. Все двигалось, спешило, к чему-то готовилось.

У контрольно-пропускного пункта нас остановили. Младший лейтенант, вероятно караульный начальник, и молоденький солдат с винтовкой в руках с любопытством оглядели меня и пленного с головы до ног. Наверное, они тоже впервые в жизни сталкивались с вражеским солдатом вот так — лицом к лицу.

— Откуда?

— С переднего края, — ответил я.

Меня почему-то обозлил вопрос солдата. Откуда я еще мог вести пленного, как не с передовой?

— Говорят, немцы провели разведку боем? — полюбопытствовал солдат.

— Было, — ответил я, едва сдерживаясь, чтобы не послать солдата куда подальше. «Говорят!», «Разведка боем!» Побывал бы ты сам в этой разведке…

— Жарко было? — спросил лейтенант.

— Два раза атаковали, Где у вас штаб?

— Прямо по улице, потом налево, В школе.

Солдат отодвинулся, пропуская нас.

— Комм! — приказал я немцу.

Наконец мы добрались до кирпичного здания школы. Все окна были распахнуты на улицу. Из одного доносился быстрый треск пишущей машинки, у другого стоял пожилой майор и, прихлебывая из алюминиевой кружки, читал какую-то бумагу.

— Кому сдать пленного? — спросил я часового у входа.

— Ты где его подхватил? — удивленно спросил часовой, уставившись на немца.

— На передовой.

— Вот черт! — восхищенно сказал часовой. — Ты из какой части?

— Из взвода сержанта Цыбенко. Пехотный резерв.

— Товарищ майор, «языка» привели с переднего, — доложил часовой в окно.

Майор поставил кружку на подоконник.

— Давайте сюда.

Я ввел немца в просторную комнату, в которой раньше был класс. На стене еще сохранилась черная доска, и даже на лоточке для мела лежала ссохшаяся белая тряпка. Учительский стол был завален какими-то папками и бумагами.

— Где сопроводительная? — отрывисто и не глядя на меня спросил майор.

— А… никакой сопроводительной мне не дали, товарищ майор. Просто приказали вести.

— Черт знает что! — сказал майор. — Арефьев! — крикнул он в окно. — Переводчика сюда. Живо!