Наша восемнадцатая осень

Согревшись, я перешел на шаг. Я шел и думал: что же самое страшное в этом покрытом трупами, молчащем поле? Оказывается — ничего! Это настолько невероятно, что уже не воспринимается чувствами, не доходит до них. Смотришь как-то невозмутимо, как на необходимую принадлежность военного пейзажа, как на камни, траву, кусты. Даже обычного неприятного чувства, которое я всегда испытывал при виде покойников, здесь не было.

Танк стоял мрачной обуглившейся громадой. Резиновые обоймы гусеничных катков сгорели дотла, превратившись в серый пористый пепел. Металл у воздухозаборных жалюзи вспузырился. Оплавились бачки, прикрепленные на корме. Покоробились брызговики, Я взглянул под днище, стараясь найти места, куда вошли снаряды.

— Красиво? — сказал кто-то рядом со мной.

Я обернулся.

Сзади стоял высокий солдат с петличками артиллериста на воротнике гимнастерки. Засунув руки в карманы брюк, он посматривал то на меня, то на танк.

— Это вы его так?

— Нет, соседи. Вложили снаряд прямо в бензобаки. Мастера.

— А те, на шоссе?

— Эрэсами.

— Что такое эрэсы?

— Реактивные снаряды, — объяснил солдат. — Бьют ими не из пушки, а со специальной установки на машине. Восемь штук в одном залпе. Ты что, с луны свалился? Ничего о «катюшах» не слышал?

— Слышал. Только не видел, как они работают.

Артиллерист усмехнулся:

— И никогда не увидишь, землячок. Они подходят незаметно, занимают позицию перед залпом и сматываются, как только отстреляются. Результат можно увидеть, а саму «катюшу» никогда. Новинка техники. Это вчера она термитными сыграла.

Он подошел к танку и пнул ногой провисшую гусеницу, Серые хлопья посыпались на землю с катков. Тихо звякнули траки, покрытые красноватой окалиной.

— Вот такие дела. Побольше бы нам, землячок, этих самых «катюш», не проперли бы они до Кавказа, Мы бы их еще на Украине в шлак перегнали. Давно воюешь?

Мне почему-то стыдно признаться, что вчера был мой первый бой, стыдно выглядеть птенцом перед старым фронтовиком. Хочется быть чем-то хоть немного похожим на него.

— Второй месяц, — соврал я. — А вы?

Он посмотрел на небо, на кусты, на подбитый танк, потом перевел глаза на меня.

— Второй год, С самого начала на казенных харчах, землячок. С самого что ни на есть начала. Призван в апреле сорок первого. От самой границы иду, от Станислава. И дай бог, чтобы удалось остаться живым до конца. Уж очень хочется увидеть, как мы их попрем назад, и как сдохнет этот самый фашизм в своей Германии.

Он достал из кармана кисет и еще какую-то штуку, очень похожую на небольшой снаряд, Аккуратно скрутил козью ножку и, положив кисет и снаряд на брызговик танка, насыпал в козью ножку табак из ладони.

— Не было еще такого положения в жизни, чтобы один человек работал, строил и радовался, а другой вдруг пришел и отнял бы у него все за просто так. Это, землячок, история. В школе небось проходил? Всегда страшным был конец у тех, кто пытался завоевать чужую землю. И славы великой это не приносило. И никогда завоевателю не удавалось долго удерживать завоеванное, если против него поднимался весь народ разом… Ты чего смотришь? А, любопытствуешь, что это за штука? Снаряд от немецкого ПТО, вот что это такое.

Он подбросил на грязной ладони снаряд, подхватил его длинными пальцами и отвинтил у снаряда донце. Внутри задымилось желтоватое фосфорное желе. Артиллерист сунул в него веточку и поднес к козьей ножке. Вспыхнул огонек. Крепкий чесночный запах расплылся в воздухе.

— Во штука. Никаких кремней не надо, — сказал он, закручивая донце, — выдумана для войны, а служит для обихода. И этот еще послужит, — ударил он кулаком по броне танка. — Металла в нем тонн двадцать, а то и больше. Добрая сталь. Десятка два тракторов или машин сделать можно. Я ведь на гражданке литейщиком был, знаю. Ну бывай, землячок. Заходи в гости, Моя хата рядом. — Он показал на ствол противотанковой пушки, торчащий из кустов, и ушел.

В ячейке Вася готовился к завтраку, В крышке от манерки у него сухари, нарезанное мелкими пластиками сало, кусочки сахару. Он уже успел сбегать к Тереку, принес котелок мутноватой илистой воды.

— Танком любовался? Давай садись, ешь. Этот еще ничего. Ты бы посмотрел, что за насыпью делается. Винегрет! У одного гусеницы начисто содраны, траки метров на пятьдесят разлетелись. Другие вообще не понять, где что… Правда, и наших они тоже поколотили. Мы-то в стороне от главного боя оказались. А там было жарко…

— Васька, в штабе сказали, что была только разведка боем, а не бой…

— Цыбенко тоже сказал так. Настоящий бой, наверное, будет сегодня. Сегодня они попрут.

Он медленно пережевывает сухарь, запивая водой. Потом вдруг спохватывается;

— У меня для тебя тут кое-что есть. Смотри!

Руки его ныряют в карманы и появляются оттуда с двумя пистолетами.

— Один мой, другой — тебе. Держи, Это «вальтеры».

Я беру пистолет. Рукоятка удобно вливается в ладонь, будто специально сделана для моей руки, указательный палец сам собою ложится на спуск, Маслянисто поблескивают плавные изгибы вороненой стали. Пистолет плоский, обтекаемый, холодный. Как я мечтал мальчишкой о таком!

— Откуда?