Наше послевоенное (СИ)

Гражданскую сознательность и советский патриотизм нам прививали на примере пионера Павлика Морозова. Эта история меня устрашала. Я не могла себе представить, как родные могли убить своего мальчика, даже если он и донес на них. Кулаки представлялись мне бесчеловечными существами, лишенными даже родительский чувств. Смущало меня только, что Павлик донес, где хранится хлеб, а ведь этим хлебом его родные собирались кормить и его тоже. Во всяком случае в моем представлении Павлик, без сомнения герой, жертва ненавидящих советскую власть людей.

В это время я уже много читаю сама. Детские советские книжки вроде "Васек Трубачев и его товарищи" и "Дети Сталинвороша". Жюля Верна "Таинственный остров" мне прочитала бабушка! И только потом я сама.

Читая про жизнь людей до революции, я всегда высчитывала, доживет ли герой до 17 года, до светлого будущего, или нет. Если нет, то выходило, что он несчастный человек, умер раньше срока, так и не узнав торжества правды и справедливости.

Я радовалась, что родилась во-время и живу прямо в светлом будущем и никто не сможет меня тиранить. Мне-то повезло, но каково остальному человечеству, которое жило до меня и так и умерло, не прозрев?

После курсов мама устроилась на полставки в лабораторию врачом-лаборантом. Туда мне можно приходить, в отличии от ее кабинете в поликлинике, куда ходить нельзя.

Я у мамы, она в белом халате и в хорошем расположении духа; смеясь, вырывает у меня волос, кладет его под микроскоп, и я долго удивленно гляжу на коричневую, в палец толщиной полоску под микроскопом, потом мама дает мне посмотреть каплю воды, крылышко от засохшей мухи. Я в восторге. Глядя, как я радуюсь, смеется и мамина лаборантка Любочка, хорошенькая молодая девушка-татарочка со смуглой кожей и темными глазами.

Они дружат с мамой, Люба обсуждает с мамой какие-то свои сердечные дела, а я жду, когда мама соберется домой. Лаборатория расположена напротив моей школы в низеньком одноэтажном кирпичном здании. Вокруг небольшой садик, в нем растут даже березы.

Лето в Карталах жаркое, без дождей, бывают пыльные смерчи. Как закрутит столб пыли посредине дороги, потом долго сплевываешь песок, трешь глаза.

Если выйти на окраину города, то кругом сплошная степь и ковыль. Линия горизонта ровная и ничего нет.

В городе есть парк. Посаженный. Помню из деревьев только кусты сирени. В траве много ящериц. Иногда они залезают на камень и греются на солнце. Если ухватить ящерку за хвост, то она убежит, а хвостик оставит в руках.

В парке клумбы. Помню львиный зев, который мы рвали, а потом играли в собачки. Нажмешь посредине цветка, он открывает рот как собачья пасть. Но парк далеко от дома и меня туда редко пускают.

Осенью по двору ветер гоняет засохшие шары перекати-поле. Колючие кусты больно царапают ноги даже сквозь чулки.

Базар далеко и ездим на него на автобусе. Это маленький автобус, в нем много народу и жарко летом, а зимой холодно и все равно душно. Базар расположен в деревенской части станции. Возле него построили элеватор, когда стали запахивать целину. Помню пшеницу, золотой горой насыпанную прямо на землю возле элеватора. Мама опечалена тем, что пшеница намокла и преет.

- А зимой опять в очереди за хлебушком стоять - говорит она.

Мама, пережившая страшный голод Ленинградской блокады, никогда не позволяет мне выбросить недоеденный кусок хлеба.

- Хлебушек отомстит - говорит она.

Хлебные объедки мы собираем и отдаем маминым знакомым в деревню, которые кормят ими кур. Мамины знакомые в деревне - это Иван Федорович Ткаченко и его семья. Иван Федорович - мамин больной, которого она как-то раз попросила сделать за небольшую плату табуретки. Он сделал, его работа понравилась, и постепенно мама и бабушка подружились с ним и его женой Валей. По возрасту они попадали как раз между мамой и бабушкой. Иногда мы ходили к ним в их домик с палисадником на жареную картошку. Валя очень вкусно жарила картошку на сале на чугунной сковородке. Еще они подавали огурчики со своего огорода, летом свежие, зимой соленые. Их младшая дочка училась в педагогическом техникуме, а сыновей я не помню, они жили отдельно. Иван Федорович выгодно отличался от русского мастерового люда тем, что совершенно не пил. Тогда я очень удивлялась восхищением мамы и бабушки таким фактом и гордостью и радостью Вали, что ей так повезло с мужем.

- Вот мама и бабушка тоже не очень потребляют спиртное, а кто-нибудь ставит им это в заслугу? - думала я, уча уроки и одновременно слушая разговоры взрослых

Летом у Ткаченко бывало хорошо. Уйдешь от взрослых, сядешь на скамеечку возле дома и млеешь от запаха левкоев и табака, который усиливается на закате солнца.

В третьем классе я вела дневник. День прожит, а потом забыт, а жалко. Надо его удержать. И я села за писание, при моей небольшой любви к этому процессу ведение дневника - это подвиг. Каждая запись кончалась словами - я поела и легла спать. Мама нашла его и много смеялась. Он не сохранился.

Сохранился дневник, общая тетрадь в разодранной обложке, который я вела с 4 класса и до окончания школы.