Наше счастье украли цыгане

Шестьдесят восемь — это и вправду жутко. Как люди живут в таком возрасте да ещё какую-то бодрость сохраняют — непонятно. Что ни говорите, а старость — это ужасно. Никогда с ней не смирюсь. Хотя она и спрашивать не будет.

ЗНАМЕНИЕ: ПЯТНО ВОЗВРАЩАЕТСЯ

Едем на «УАЗике» из сельсовета — на обочине дороги сцена, достойная кисти фламандцев. Два солдатика покуривают, а перед ними Вася-Ворон. Повернулся спиной, снял штаны и голую задницу показывает. Что-то вроде «Поцелуй меня в солнышко!» кричит. Довольненький — аж визжит от радости. И с места норовит сорваться — чтоб от солдатов дёру дать.

А те спокойные, даже не колышутся. Покуривают и покуривают. Тихие укоряющие слова небрежно в сторону дурака бросают. «Как тебе не стыдно, дедушка?» или что-то в этом роде. На провокацию не поддаются.

Мимо сельчане топают, внимания на пикантную сцену почти не обращают. Так, взгляд мимолётный бросят и снова в себя погружаются. Они люди тёртые, их такими штучками из колеи не вышибешь. Да и кто не знает пакостника Васю?

Только я во все глазёнки зырю на порнографию деревенскую. Да и то не из-за мужской костлявой задницы, некрасивой как семь смертных грехов. Пятно на ней. Родимое. Ну вот прям как у меня — с двумя полусферами, отдалённо напоминающими бабочку. Даже полужопие совпадает — правое.

«Да что ж это такое делается!» — говорю сама себе невольно.

«Как же такое возможно?!» — губу нижнюю прикусываю нервно.

«За что же мне такое наказание?!» — восклицаю молча, но эмоционально, сама до конца не понимая, что в виду имею — то ли столь неожиданное развитие темы Пятна Судьбоносного, то ли далеко идущие выводы, которые за его появлением скрываются.

Всё же беру себя в руки и перемещаю подсмотренную сцену в резерв памяти — до лучших времён и точных объяснений.

ДЕВОЧКА ИЩЕТ ОТЦА

Почтальонша Клава Серебрякова, долговязая тётка с огромным носом и широченной улыбкой а-ля «Буратино нашёл Золотой Ключик», газету «Сельская жизнь» принесла. С телевизионной программой на неделю. Сегодня уже понедельник, а газета субботняя. Вот так последнее время и носят — с задержкой. Безобразие. Клава, бедняжка, всем газеты передаёт и извиняется.

— Не наша вина, — объясняет. — Москва задерживает.

— Понятно, — сказала я ей.

— Что с дедом-то? — спросила она. И тут же сама ответила: — В райцентр увезли никак, в больницу?

— Угу, — подтвердила.

— Сердце что ли?

— Ага.

— Ох, — Клава вздохнула, — то ли ещё будет!

Вот уж эта мне мудрость народная! Самое неприятное в ней то, что сбывается постоянно.

Заглянула в программу: через пять минут по первому каналу фильм — «Девочка ищет отца». Киностудия «Беларусьфильм». Поприкалывалась про себя. Включила телек. Посмотрела.

Кино про войну. Партизаны, потерявшаяся девочка в окружении фашистских захватчиков, верность и чувство долга. Впечатлило. Всплакнула даже.

Самое неожиданное открытие — в главной роли шестилетняя Анна Каменкова. Она нравится мне немного. Вот с какого возраста правильные родители детей в профессию устраивают!

Первый день одинокой жизни. Наслаждаюсь каждой минутой.

СЛАДКОЕ ОДИНОЧЕСТВО

Нет, есть, конечно, что-то ненормальное в этой моей жажде уединённости. В стремлении к одиночеству. Быть одной — это значит освобождаться от окружающих людей, значит, бежать от общества. Значит, бояться его если и не явно, то где-то в глубине души.

Я боюсь людей?

Не исключено. Да что «не исключено», так и есть. И тяга к творчеству — она же тоже из этого проистекает. Из страха перед людьми, страха перед жизнью. Надо быть честной с самой собой, надо чётко давать ответы на неприятные вопросы.

Ну хорошо, но тогда получается, что весь этот конгломерат писателей, поэтов, театральных и кино режиссёров, рок-звёзд и художников — они тоже взращены на поле отчаяния и тотальной мизантропии? Впрочем, чему тут удивляться. Или всё же их побудительные мотивы отличались от моих? Мне с одной стороны хочется совпадать, а с другой нет. Вроде и есть желание быть причастной к большим космическим позывам, управляющим человеком, но в то же время отчаянно хочется сохранить уникальность. Абсолютно во всём. Даже в собственном сумасшествии.

Главный вопрос моей жизни — долгой, очень долгой, в пятнадцать лет вместились миллиарды тонн раздумий — настоящая ли я индивидуальность, подлинный уникум, или всего лишь одна из многих? Задай мне этот вопрос ещё пару месяцев назад — я бы твёрдо настаивала на первом варианте. У меня и тени сомнения не было в обратном! Теперь же я уже не так уверена в себе. Что тому виной — все эти события? Несчастия и смерти? Что же, неужели ими можно перепахать и перепаять человека, пусть даже и с очень твёрдыми убеждениями? Но тогда кто же я такая, если не маленькая, плаксивая и слабая девочка, которая только и может, что колыхаться как флюгер на ветру? Одна из многих…

Даже вопросы эти уже не отдаются во мне горестью. Теряют актуальность. То ли я взрослею и мудрею, то ли просто расплываюсь и превращаюсь в большое недоразумение.