Нашествие

— Ну так сделаешь, душенька?

Кивнула.

— Барынин саквояж! — взвизгнула горничная. — Зырь, куда топаешь!

Лакей прогудел смущённо.

— Здесь поставь. Её сиятельству саквояж сама отнесу. Деревенщина.

Крепостная прислуга свесила головы. Разглядывали и судили прибывшую. Горничная приехала отдельно от барыни — вместе с багажом. Лакеи вносили саквояжи, портпледы, картонки. Прислуга пялилась, перешёптывалась, обсмеивала, но глядела на новенькую во все глаза — впитывая столичные манеры, фасоны, моды.

— Глянь, глянь. Экая фря! Столичная.

— Ну и платье. Кошка полосатая.

Горничная, шурша полосатым платьем, толкнула, задвинула ногой саквояж.

— Генеральшина?

— А чья ж? Глянь, сама как генеральша.

— Завидки за жопу хватают — завидуй молча.

— А кофурты?.. — сунулся к щеголеватой горничной другой лакей.

— В гардеробную её сиятельства.

Она никогда не называла хозяйку ни «барыней», ни «генеральшей». Чтобы не ронять себя в собственных глазах.

А позади уже дёргала за край косынки старуха-нянька:

— Ты, Анфиса…

— Анфиса Пална, — презрительно поправила горничная и бросилась наперерез: — Этот портплед дайте мне! — перехватила из рук лакея.

Тот вдруг не пустил. Посмотрел прямо в глаза. Прожёг нутро насквозь. Оценил. Усмехнулся в лицо. Разжал пальцы. Горничная не сразу нашлась. А когда нашлась, лакей уже прошествовал мимо — важный, как персидский царь. Анфиса глядела ему вслед. Нянька меленько кивала позади:

— Анфиса Пална, Анфиса Пална… Так тебе вот постелили на антресолях.

Та обдала презрением поверх старухиного темени. Подхватила саквояж, портплед:

— Где спальня её сиятельства?

Староста Влас потоптался. Помял в руках бумаги. Шумно выпустил воздух вдоль пегой бороды. Мари подняла голову.

— Изволите в кабинет пройти, ваше сиятельство?

— Прошу, Влас. Присядь. Сюда.

Она указала на кресло напротив ломберного стола.

— Показывай. Рассказывай.

С мрачным торжеством Влас принялся раскладывать бумаги на зелёном сукне, поясняя каждый счёт.

— Изволите видеть, ваше сиятельство, — смачно заключил он.

Несколько мгновений Мари молчала. Родители жили не по средствам, тратили больше, чем имели дохода с имений. Потом, чтобы заткнуть дыры, продавали кусочки имений, тем самым уменьшали будущий доход, в результате новые дыры были шире прежних, чтобы заткнуть их, продавали ещё больше, тем самым ещё урезая будущие доходы… Она подозревала, что дела родителей не блестящи. Но что они плохи и расстроены настолько, не могла и предположить.

«Алёша… Долги… Оленька… А теперь ещё и это».

Хотелось провалиться, испариться, улетучиться. Уснуть прямо сейчас — и проснуться, когда всё как-то развяжется. Само. Она прикрыла глаза. Само ничего никогда не развязывается. Никогда.

— Ваше сиятельство. Какие будут распоряжения? — почтительно, но с мстительным удовольствием напомнил о себе староста Влас.

Только когда в дверях показалась её горничная, напомнила, что пора причёсываться и одеваться к вечеру, Мари протянула старосте руку и отдала последние распоряжения. На сегодня.

Но далеко не последние, это ей было ясно. Она медленно поднималась по лестнице, чувствуя бессмысленную усталость человека, который весь день вычерпывал болото чайной ложкой.

— Ваше сиятельство.

Мари посмотрела вниз. Красивый высокий лакей — давешний «персидский царь» — глядел на неё почтительно, но от взгляда его ей отчего-то стало не по себе.

— Чего тебе, Яков?

— Тут Василий-мужик нижайше просят вашу милость.

— Что ему надобно?

Горничная вышла ей навстречу:

— Всё готово, ваше сиятельство.

— Показать вам что-то. Дело обсудить, — ответил снизу лакей Яков.

Горничная при звуках его голоса вдруг покраснела.

Мари обернулась на лакея.

Гримаса выражала его большие сомнения в том, что у крепостного мужика есть что показать барыне.

— Что показать?

Яков презрительно заметил:

— Не имею чести быть осведомлённым, ваше сиятельство.

«Василий и его идея», — вспомнила Мари. Сил не было вникать. Она махнула рукой:

— Яков, передай ему: не сейчас, потом.

Лакей надменно поклонился ей.

Горничная старательно отводила глаза, чтобы ненароком не встретиться с его наглым, будоражащим взглядом.

— Всё готово, ваше сиятельство, — повторила глуховато. Щёки её розовели.

— Ты знакома с Яковом? — спросила Мари.

— Я? Нет. Кто это?

Мари прошла.

В гардеробной пахло раскалёнными щипцами для волос.

Горничная помогла снять платье.

У Мари был секрет. Немного постыдный, учитывая положение и доходы мужа.

Мари причёсывалась сама. Осторожно зажимала щипцами прядь, с приятным страхом чувствуя щекой близкий жар металла. Оттягивала к концу. Завёртывала. Вынимала. Горничная держала шпильки наготове.

— Анфиса, шпильки.

Привычные движения, привычный результат. Воткнув в узел волос последнюю шпильку, Мари почувствовала себя успокоившейся.

Горничная осторожно поднесла к её убранной голове голубую шёлковую трубу платья. Мари просунула, не касаясь, голову, с наслаждением, как в прохладную воду, нырнула руками, плечами. Горничная принялась прикалывать на платье цветы.

Несвицкие приехали на бал, как приезжали в Петербурге: чтобы не среди первых и не среди последних. Но это был не Петербург.