Наши бесконечные последние дни

– Когда станет слишком глубоко и ты перестанешь чувствовать дно, продолжай держаться за ветку, а ноги вытяни. Помни, я рядом. Все будет хорошо, – сказал отец.

Звучало так, как будто он успокаивал не только меня, но и себя. Женщины-водоросли противно хватали меня за щиколотки. Мы двигались в неизвестность, и вместе с ними под водой могло оказаться что угодно. Вода была холоднее, чем вчера, – возможно, по сравнению с жуткой жарой или из-за скорости течения. И шумела вода сильнее. Когда водоросли остались позади, под ногами заскрежетали камни, а шевелящееся дно пыталось подставить мне подножку и опрокинуть.

– Вот молодец. Тихонечко, аккуратно. Мы уже почти дошли, – говорил отец, и я хотела ему верить.

Дюйм за дюймом входили мы в ледяную воду; у меня замерзли коленки, тысячи пчел жалили мои бедра, и холодная глубокая боль вспыхнула у меня между ног, пока я на цыпочках заходила по пояс, а затем по грудь. Для реки мы были двумя валунами: поток накатывал на нас, раздваивался и соединялся вновь.

На середине реки грохот несущейся клокочущей воды был невыносимым. Отец крикнул: «Держись ближе! Ближе ко мне!» – и что-то еще, но вода подхватила остальные слова и выплюнула их гораздо дальше по течению. Носками ботинок я еще дотягивалась до дна, но река была сильнее – она схватила меня за ноги и рванула их. Я не просто не смогла вытянуть ноги, как учил отец: их трясло и мотало, словно у тряпичной куклы. Я так крепко схватилась за ветку, что костяшки пальцев побелели. Но я лишилась всякой опоры, и палка метнулась мне в лицо, или же это я нырнула лицом вниз. Вода заполнила мне рот и горло. Я чувствовала ее у себя в носу, грязную и жесткую. Я попыталась крикнуть, позвать отца, но только еще больше захлебнулась. Я судорожно била ногами. Глаза у отца были широко открыты, он шевелил губами, но я уже ушла под воду, когда он прокричал мне, чтобы я держалась.

Течение развернуло меня ногами вперед. Руки по-прежнему были привязаны к ветке. Волосы превратились в водоросли; потемневшие пряди, увлекаемые потоком, хлестали меня по лицу. Я погружалась глубже, и отец отпустил свой конец ветки. На одно мгновение ему удалось обхватить меня за талию, но я выскользнула и осталась один на один с разъяренной рекой. Она держала меня и играла со мной, вертела снова и снова, несла мимо скал так быстро, что время замедлилось и под водой стало очень тихо. Я видела под собой водовороты, когда неугомонная вода перебирала на дне камешки, и каждый раз, когда они приподнимались, вместе с ними поднималось облачко ила. Я танцевала с камнями, вода подхватывала и отпускала меня, я стала водой, я текла вместе с ней.

Издалека донесся слабый голос отца: «Пегги! Пунцель!»

Я открыла глаза и увидела, что ревущий поток мотает меня между камнями. Болела рука, привязанная к ветке. Отец снова держал меня за талию, пытаясь ослабить веревку. Вода все еще не отпускала, тянула меня за голову. Отец перестал сражаться с узлами и вместе с веткой перенес меня на берег, уложил на спину с раскинутыми руками; я повернула голову, кашляя и отплевываясь.

– Черт, черт. Пегги!

Ногти у него были обгрызены до самого мяса, и ему никак не удавалось справиться с узлами, которые от воды стали еще туже. Наконец он ослабил их, перевернул меня на бок и похлопал по спине. Потом приподнял меня – я повисла на его руках – и прижал к себе.

– Господи, прости, прости меня. Где больно? Здесь? – Он убрал волосы с моего лица. – Здесь больно?

Когда я поняла, что лежу на берегу и все еще жива, к горлу подступили рыдания. Не понимая, в чем дело, отец начал меня ощупывать, сгибать колени, локти и пальцы. Одно колено было поцарапано, из него текла водянистая кровь. Другое уже вспухло и меняло цвет. Запястья натерло веревкой и веткой. Убедившись, что повреждения поверхностные, отец открыл мне рот и осмотрел зубы.

– Рискну предположить – лет восемь, – сказал он своим командирским голосом.

Я поневоле рассмеялась; он тоже засмеялся, поцеловал меня в лоб и в щеки, и у него было мокрое лицо, но не от речной воды.

– Я потеряла ботинок, – прошептала я.

Мы оба взглянули мне на ноги – на одной мокрый ботинок, а на другой только носок. У меня снова задрожал подбородок.

– Пегги, я обещаю…

– Рапунцель, – перебила я.

– Я обещаю, Пунцель, что мы вернемся и поищем его и я научу тебя плавать. – Он говорил торжественно, как будто давал серьезную клятву. – Но мы уже совсем близко к хютте. Нам нужно попасть туда, пока не стемнело.

Он донес меня до рюкзаков, одел и оделся сам. Сунул мою ногу, оставшуюся без ботинка, в мешок из-под еды и обвязал бечевкой. Мысленно я тоже поклялась никогда больше не лезть в воду.