Наши бесконечные последние дни

– У тебя платье порвалось, – сказал он.

В бежевой ткани зияла дыра.

– Оно старое. Неважно.

Мы балансировали на мокрых валунах, покрывавших дно оврага. Я высвободила руки и стала отряхивать платье от мха и грязи, опустив голову и изо всех сил стараясь не плакать. Мне было трудно находиться в центре его внимания.

– Что ты хотел показать? – спросила я.

– Ты точно хочешь посмотреть? Можем сходить в другой раз.

– Куда идти? – спросила я, уже поднимаясь по склону и стараясь не хромать и не морщиться от боли.

Взобравшись наверх, я повернула налево, сквозь кусты пробираясь в сторону горы; я знала: Рубен идет за мной.

– Там осыпь, – сказал он, обгоняя меня. – Потому тебе и нужны ботинки.

Оказавшись позади, я приподняла платье и осмотрела бедро: кожа содрана, вокруг началось покраснение.

Каменистая почва двигалась и осыпалась под ногами, утягивая нас назад, но мы продолжали карабкаться вверх. Каждый год от зимних холодов склон горы трескался, и кусочки породы сползали вниз, как поток серой лавы. Мы взбирались по склону пять или десять минут, пока дорога наконец не выровнялась; мы остановились, чтобы отдышаться и оглядеться. Нам открылся вид на кружевные верхушки Зимних Глаз и дальше, на шпили елок в долине. Блеснула серебряная река, от воды поднимался зеленый склон холма, и в самом конце вытянулась голая линия скал на краю мира.

– Там ты и живешь?

– Пошли, солнце не ждет, – сказал Рубен и повел меня дальше.

Отдельные камни выскакивали у нас из-под ног и с грохотом катились по склону. Мы подошли к площадке, заросшей цветущим вереском; пурпурные цветы напомнили мне те, в которых много зим назад я нашла личинок. Рубен присел на корточки в тени и усадил меня рядом.

– Теперь нужно подождать.

И он уставился на кусты прямо перед собой. Я сочла это шуткой, но он не двигался, не смотрел на меня и ничего не говорил. Так что я сидела и ждала, пока солнце не коснулось наших спин и вереска, который затрепетал в его лучах. На наших глазах вереск поднял к свету свои лепестки – пурпурные и розовые, с черными глазками. Словно рябь на глади спокойного пруда, цветы всколыхнулись, один за другим поднялись в теплый воздух и целой стаей запорхали вокруг нас.

– Бабочки – холоднокровные существа, – сказал Рубен. – Они не могут двигаться, если солнце не согреет их летательные мышцы.

Мы сидели до тех пор, пока солнце не оживило всех бабочек, и лишь несколько продолжали танцевать прямо у нас над головой.

– Они живут всего две недели. Короткая, но прекрасная жизнь, – добавил он.

Когда все бабочки улетели, Рубен спросил:

– Ты есть хочешь?

Я всегда хотела есть, но только пожала плечами. Мы двинулись дальше вдоль склона горы, узкая тропинка исчезла, когда мы прошли осыпь; земля здесь была травянистой и неровной, камни и ямы прятались под сочной зеленью. Я слышала, как под нами журчит вода, просачивавшаяся сквозь гору; маленькие ручейки тайно стекались из разных мест, сливались воедино и общими усилиями прорывались в овраг. Когда склон стал круче, мы направились вниз. Я ступала осторожно, приподнимая подол платья и перескакивая с одной кочки на другую; каждый шаг отдавался болью в бедре. Я внимательно выбирала дорогу, чтобы не наступить в какую-нибудь ямку и не полететь кувырком вниз. Рубен, шедший впереди, делал точно так же, но вдруг выпрямился и с гиканьем бросился бежать. Прыгая с холмика на холмик, он размахивал руками и клонился к земле под таким опасным углом, что казалось, он вот-вот взовьется в воздух. Он гораздо раньше меня достиг рощи Зимних Глаз и даже успел отдышаться, когда я догнала его. Он стоял под деревом, рассматривая что-то сквозь листья, затем вскарабкался наверх, как обезьяна, и вернулся, держа в руке два яйца.

– Полдник. – Он протянул добычу.

Яйца были такого же синего цвета, как мой шлем, с коричневыми крапинками.

– Я не могу их есть, – отказалась я. – Я не могу есть птенцов.

Рубен рассмеялся:

– В них нет зародышей.

Он поднял яйца на свет.

– Видишь, сосудов нет – они неоплодотворенные. Не урони, – сказал он, передавая их мне. – У нас будет омлет с грибами.

Мы взошли повыше и посмотрели на хютте, на дым, лениво поднимающийся из трубы, и потом, как обычно, дальше, за реку.

Я сделала еще одну попытку:

– Ты там один живешь?

Но Рубен вскочил, чтобы собрать хвороста для костра, а затем извлек из своей сумки огниво, котелок, нож и кучку завернутых в листья вешенок. Мы сидели на самом выступе скалы, ели руками и наблюдали за отцом, игрушечным человечком, который колол дрова, ходил на реку с ведрами, поливал огород. Мы увидели, что он поднял голову, услышали, как он позвал меня, – и поспешно спрятались в тень, заливаясь смехом.

Вечером я спрятала платье от отца: туго свернула и запихнула за кровать. Я знала, что он разозлится, если увидит дыру и фиолетовый кровоподтек, расцветший у меня на бедре.

Тем летом мы с Рубеном встречались каждый день. Тайком от отца мы бродили по знакомым тропам, сидели на валунах в скалистом лесу, поднимались на гору, но никогда не переходили реку. Однажды мы собирали ежевику на другой стороне оврага, и я сказала: