Наши бесконечные последние дни

– Я никогда там не была. За исключением самого первого дня, еще до… – Я не договорила.

– Хочешь посмотреть, где это?

Я много раз представляла себе Великий Разлом. Он все еще снился мне. Я стою на самом краю, в темноту из-под ног катятся камешки, камешки, которые никогда не достигнут дна. Или я взлетаю над нашим клочком земли, над горами, похожими на сложенные ковшиком ладони, по которым бежит река. Но поднявшись выше, я замечаю, что мы летим в безбрежном черном море. Я высматриваю островки жизни, но так ничего и не вижу.

– Я могу взять тебя с собой. – Он перевернулся на спину и вытянул ноги, едва не пробив стену.

– Даже не знаю.

У него в бороде застрял мох.

– Сейчас.

– Я не знаю.

– Ты все время чего-то боишься, – резко произнес он. – Ты окончишь свои дни в этой развалюхе со своим странным отцом и так ничего и не сделаешь для себя.

– Хютте не развалюха, – ответила я.

Это единственное, в чем я была уверена.

– Да она упадет, если я на нее дуну.

Он сильно дунул, и вокруг нас закружились белые пушинки чертополоха.

– Хорошо, пойдем прямо сейчас, – сказала я, но ни один из нас не пошевелился.

Я лежала на спине и наблюдала за мокрицей, ползущей по потолку.

– У мокриц легкие расположены в задних конечностях, – сказал он и добавил: – Тебе не обязательно сюда возвращаться.

Я ничего не сказала, хотя понимала, что это вопрос и что он ждет ответа.

– Ты можешь остаться на моем берегу.

Он не сказал «остаться со мной».

– У тебя есть пианино?

– Конечно, нет.

Он с трудом перевернулся на живот и вылез из гнезда, а я подумала, не упустила ли я возможность, сути которой не до конца понимала.

Опустив голову, мы шли под дождем к плоскому выступу скалы, откуда отец ежедневно набирал воду. Это было открытое и опасное место. Мы стояли рядом на скользком зеленом краю и смотрели вниз. Несколькими футами ниже капли дождя соединялись с рекой.

– Тебе нужно просто прыгнуть, – сказал Рубен. – Течение вынесет тебя на другую сторону.

Скалы на противоположном берегу спускались уступами к самой реке. В этом месте густой кустарник и деревья сгрудились у воды и редели там, где мы с отцом перешли реку, когда я была ребенком.

– А мы не можем войти в воду ниже по течению, возле камышей?

– Чтобы нас подхватил поток, мы ударились головой о камень и никогда не всплыли? – продолжил он, и я нервно поежилась.

Я еще раз посмотрела на неподвижную водную гладь и поняла, что не прыгну. Мое тело не сможет расстаться с прочным камнем ради воздуха и воды. Это не мои стихии.

– Ради бога, Пунцель. Всего один прыжок.

– Я не могу.

Я помотала головой и попятилась.

Он разозлился. Кричал, что я жалкий ребенок, что он вообще не понимает, почему нянчится со мной, что для нас обоих было бы лучше, если бы он сейчас же спрыгнул и больше не возвращался. Я уткнулась подбородком в грудь, так что капли стекали по голове и собирались холодным озерцом в тайной впадинке на шее. Я подумала: а вдруг он прав и было бы лучше никогда не встречаться с этим странным человеком? Так бы у нас с отцом и шло все своим чередом. В конце концов Рубен успокоился, мы отошли от берега и направились в лес, обойдя поляну стороной. Когда мы расположились под моим любимым Зимним Глазом, дождь прекратился и на папоротниках засверкали капли воды. Выглянуло солнце и осветило хижину, приютившуюся в сгибе каменного локтя.

– Отец сказал, что он и я – единственные два человека, оставшиеся в мире.

– Он солгал, – сказал Рубен. – Я тоже здесь.

Он показал на орла, который кружил над нами в восходящем воздушном потоке: перья на его крыльях были растопырены, как пальцы. Когда Рубен заговорил, я снова почувствовала исходящий от него запах ежевики и придвинулась поближе.

Он повернулся ко мне и засмеялся:

– Ты не смотришь…

И я подумала: он, возможно, простил меня за то, что я не смогла переплыть реку.

Он взял меня за подбородок, приподнял мою голову и поцеловал.

23

В оставшиеся летние дни я старалась находиться подальше от отца, держалась на расстоянии в прямом смысле слова, вжимаясь в стол или полки, когда он проходил мимо. Иногда ему удавалось схватить меня за платье и зажать между колен. Я стояла неподвижно и молчала, чтобы потом мне нельзя было упрекнуть себя за то, что я спровоцировала эти приступы слез или ярости и следующие за ними извинения.