Наши домашние дела

Да! такъ вотъ кстати объ этой гуманной благовоспитанности… Съ чего-же-бы начать о ней?.. Всѣмъ я думаю извѣстенъ путь, которымъ всякая вновь прибылая идея вступаетъ въ мiръ и входить въ массы человѣчества. Зародившись зерномъ невидимо и неслышимо въ тѣхъ-же массахъ, она развивается и принимаетъ первоначальную, опредѣленную форму въ головѣ избранниковъ, людей какъ-бы особой породы, которые родятся чрезъ болѣе или менѣе долгiе промежутки времени и составляютъ въ человѣчествѣ, такъ сказать, высшiй кругъ, аристократiю ума. Отъ чего зависитъ нарожденiе такихъ людей, не участвуетъ-ли въ образованiи ихъ высшей породы процессъ физiологическiй — смѣшенie разноплеменной крови или что-нибудь подобное? — Это любопытно было-бы изслѣдовать, но — мы не беремся за такое изслѣдованiе. Дѣло только въ томъ, что эти избранники всегда являются oтмѣченныe высшими свойствами человѣческой организацiи, и они-то несутъ на своихъ могучихъ плечахъ всю тяжесть и всѣ муки рожденiя новой идеи. Эти муки выражаются въ томъ, что современные дюжинные мыслители бросаются на провозвѣстника новой идеи сначала съ насмѣшками, потомъ мало по малу проникаются негодованiемъ на то, что какой-то чудакъ хочетъ нарушить въ ихъ головахъ уже давно сложившiйся порядокъ. Проникнувшись негодованiемъ, они выдвигаютъ противъ врага всю запасную артиллерiю общепринятыхъ доводовъ и поднимаютъ такой трескъ, за которымъ одинокiй, хотя-бы и богатырскiй голосъ, дѣлается конечно неслышнымъ. И вотъ — рьяные воители, выпустивши всѣ свои заряды, идутъ домой въ полномъ убѣжденiи, что новая идея побита на смерть и что слѣдовательно можно опять спокойно сѣсть за книжки. Но идея осталась не побитою; она жива, она идетъ въ мiръ, неслышною струею льется въ людскiя сердца, — и мiръ вдругь озаряется новымъ свѣтомъ. Замѣтятъ его почтенные, сгорбившiеся надъ книжками люди, да ужь поздно: остается закрыть книжки, сложить руки и молча созерцать, что дѣлается на свѣтѣ. Но вотъ тутъ-то являются господа въ бѣлыхъ перчаткахъ, съ разбѣгу вцѣпляются въ недавно рожденную, но уже всюду получившую право гражданства идею, заучиваютъ наизусть, къ зубу, ея формулу и въ полной увѣренности, что дальше этой формулы за ихъ вѣкъ человѣчество не подвинется ни на шагъ, бойко и развязно становятся въ самую переднюю шеренгу и начинаютъ какъ барабанщики выбивать языками заученную формулу, безъ устали, безъ разбору, ни къ селу ни къ городу. Самодовольству этихъ барабанщиковъ мѣры нѣтъ, потому что они наивно причисляютъ себя къ одной породѣ съ тѣмъ избранникомъ, отцомъ идеи, формула которой такъ крѣпко засѣла у нихъ въ памяти; имъ конечно не понять разницы: у того — не формула, а самая идея, въ ея первобытной чистой сущности, выросла изъ глубины сердца, а въ ихъ сердцахъ она едва-ли имѣла и временное пребыванье. И выбиваютъ они эту формулу долго, не замѣчая, что она уже вся растрепалась, что девизъ герба ихъ давно стерся и полинялъ отъ частаго употребленiя, такъ что другому, свѣжему человѣку стыдно становится показаться въ немъ въ люди, — а имъ ничего: все-же гербъ, все-же значокъ, отличка! — Мы, говорятъ, не какiе-нибудь, мы благовоспитанные, аристократы ума, передовые, а всѣ другiе — дикари, азiяты... Мы служители лучшей идеи, представители послѣдняго фаза цивилизацiи! Гуманность! либерализмъ — вотъ нашъ девизъ! — Помилуйте! замѣчаютъ имъ, — какiе вы аристократы ума: вы совсѣмъ другой, простой, мелкой породы; вы только нарядились аристократами, прицѣпивши къ ceбѣ свой девизъ, эту формулу, — воображая, что въ ней все еще дышетъ живая идея, но ея ужъ тутъ нѣтъ, — осталась одна пустая, бездушная фраза, общее мѣсто… Вы — либералы заднимъ числомъ: очнитесь и разочаруйтесь!.. Но свойство благовоспитанности въ томъ и состоитъ, чтобы владѣть собой; выслушивая непрiятную правду большого значенiя ей не придавать, не краснѣть и не теряться, а ловко повернувшись на каблучкѣ, продолжать выбивать заучонную дробь съ невозмутимымъ самодовольствомъ.