Наши фиолетовые братья

Три объектива снова кивнули и одновременно раскрыли черные диафрагмы, за которыми показались ярко-красные зрачки. Ничего хорошего эта метаморфоза не сулила.

– Ну… мы, наверное, пойдем… – пробормотала Дарья, обращаясь к немой оптике. – Не вовремя зашли, понимаем… в следующий раз как-нибудь…

Она тихонько попятилась, при этом окуляр, взявший над ней «шефство», с недобрым жужжанием выдвинулся еще дальше, превратившись в целую подзорную трубу. Диафрагма раздвинулась шире, выпятив круглый кровавый глаз.

– Эй, эй!.. – одернул напарницу Матвей. – Смотри! Им не нравится… Может, они, наоборот, не хотят, чтобы мы уходили?

– Попробуй вернуться, – сказал Борисов.

Дарья последовала его совету – объектив наполовину втянулся назад, теперь он выглядел умиротворенным.

– Ага… – проронила она и вдруг, поддавшись какому-то неосознанному порыву, уселась в кресло.

«Телескоп» одобрительно кивнул и, спрятавшись в общем ряду, стал неотличимым от стеклянных собратьев. Две других «подзорных трубы», следившие за Шубертом и Матвеем, по-прежнему сверлили их неодушевленными взглядами, словно требуя повторить отважный, но неумный поступок женщины. Мужчинам ничего не оставалось, как только усесться по бокам от Дарьи. Объективы втянулись в потолочную панель, однако сама секция не развернулась, а продолжала таращиться на людей сотней черных глазков, словно напоминая, что держит их на прицеле.

– Кажется, они довольны… – обронил Матвей.

Он попытался подняться, вернее, лишь сделал вид, что собирается встать, и его личный «телескоп» сердито вжикнул линзой – тоже как будто притворяясь.

– Тихо, тихо! – сказал ему Матвей, для убедительности выставляя вперед ладонь. – Намекают, гады…

– Что же, так и будем сидеть? – спросила Дарья.

– Посидим… – отозвался Борисов. – Пока ничего лучшего не придумаем.

– Ты уж постарайся, – попросила она. – Тебе же здесь двадцать пять процентов причитается. Вот ты и придумывай.

– Этот зал в мою долю не входит, – заявил Шуберт. – Зачем мне такое счастье? Мне бы что-нибудь попроще, поопределенней.

– Что-нибудь такое, из чего можно извлечь выгоду… – с осуждением произнес Матвей.

– Мне нужно в туалет! – напомнила Дарья.

– Будем пробовать дальше, – решительно сказал Борисов и, не дожидаясь ответа товарищей, тут же попробовал: – Х-х! Х-х-х!

Экран и окуляры в потолке остались неподвижны, зато «гриб» возле его кресла вздрогнул и повернулся на сто восемьдесят градусов. Кнопки с изображениями колбасы, полосатой дощечки и прочих непонятных символов оказались по другую сторону, и теперь перед Борисовым возникли новые пиктограммы: «квадрат», два «треугольника», «круг» и еще один круг, но только не серый, а оранжевый.

– Уже лучше… – пробормотал Шуберт.

– Ты так считаешь? – усомнилась Дарья.

– Хорошо хотя бы то, что наши представления о геометрии совпадают.

– Ну да, мы можем выбрать, какую дырку в голове прожжет нам лазер – круглую, квадратную или треугольную, – высказался Матвей. – Это здорово, но я все-таки предпочел бы сервелат.

Борисов, не обращая внимания на его нытье, поводил пальцем над «шляпкой» с кнопками и притронулся к оранжевому кругу. Все трое в ужасе замерли, ожидая последствий, причем Матвей инстинктивно прикрыл ладонями лоб, а Дарья, словно сдерживая очередной позыв, схватилась руками за гульфик комбинезона.

– Ну?.. – молвил Матвей после паузы. – Ур-родство… – выдохнул он, расслабляясь. На эту реплику зал также не откликнулся. – Сколько можно томить? Мы увидим что-нибудь конкретное?

– Конечно, – кивнул Борисов.

– Я что-то не уверен…

– Надо попробовать… – Шуберт потыкал указательным пальцем в квадрат, потом в один из треугольников и, секунду поколебавшись, снова в круг, но уже не оранжевый, а серый.

Экран впереди вспыхнул так неожиданно, что Дарья вскрикнула, а Матвей дернул ногами, точно у него в голове уже образовался весь ассортимент родственных земной геометрии отверстий.

– Ну?.. – каркнул кто-то со стены знакомым голосом. – Ур-родство… Сколько можно томить? Мы увидим что-нибудь конкретное?

– Конечно, – сказал другой голос, не менее знакомый.

– Я что-то не уверен… – произнес первый.

– Надо попробовать… – ответил второй.

Экран вновь подернулся молочной дымкой.

– Ой… – молвила Дарья. – Что это было?..

Шуберт, не веря ни своим глазам, ни своим же пальцам, не веря ничему вообще, повторно набрал комбинацию из чуждых пиктограмм, и на стене без всякого предупреждения опять возникли три человека в креслах.

– Дерьмо!.. – воскликнула Дарья.

– Ну? – откликнулся со стены Матвей.

– Как я дерьмово выгляжу! – сокрушенно сказала она. – Что у меня с прической?!

– Ур-родство… – прорычал тот же персонаж с экрана.

– А руки? Где мои руки?! Что это я ими трогаю?..

– Сколько можно томить? Мы увидим что-нибудь конкретное? – спросил он.

– Тьфу, ну и рожа у меня!.. – сказал Матвей, не экранный, а реальный, сидящий рядом с Дарьей. – У меня всегда такой глупый вид?

– Конечно, – немедленно отозвался запечатленный на записи Борисов.

– По-моему, в жизни у меня более одухотворенное лицо, – нахмурился Матвей.

– Я что-то не уверен, – возразила его копия на стене.