Наши годы

ВПЕРЕД (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

…Пятнадцатого августа, вернувшись с юга, красивый и загорелый, — так во всяком случае мне казалось, — я сидел за письменным столом в редакции научно-популярного журнала, выстукивал на раздрызганном «Рейнметалле» вводку к материалу о горе-мелиораторах, загубивших чистую маленькую речку в Калужской области. Буквы в «Рейнметалле» по самые уши заросли грязью. Предварительно я вычистил их остро заточенной спичкой. Временами охватывала настоящая ярость: зачем эти сволочи сгубили реку? Почему равнодушие и глупость человеческие обрели в нашем веке силу катастрофы? Если одно из мерил прогресса — зло, которое причиняет человечеству человеческая же глупость, то прогресс достиг немыслимых вершин. Однова живем! После нас хоть потоп! Неужто же не преодолеть людям подобную психологию? Вот где необходим прогресс! Об этом думал я, стуча на «Рейнметалле». До слез было жалко задохнувшейся, превратившейся в болото речки.

Жалость и ярость — то были чувства, весьма созвучные моему тогдашнему состоянию.

Я смотрел на Ирочку, которая сидела за столом напротив, внимательно вчитывалась в кляузное письмо пенсионера Н. Кошечкина. Тот саркастически писал, что недавно журнал опубликовал «хвалебную» статью о сыне лесника. Сейчас мальчишка испортился, исхулиганился, его уже «и пионером-то назвать никак нельзя». Украл у товарища велосипед и единственно по малости лет не был привлечен к ответственности. «Да и отец его, знаменитый лесник, не такая уж бескорыстная личность, как написано в статье. Через день пьян, а на какие такие средства?» — недобро любопытствовал Н. Кошечкин, требовал немедленно прислать другого корреспондента, «порядочного, не склонного к поборам и зеленому змию», дабы он подготовил другую статью, где «восторжествовала бы истина». У первого же корреспондента Н. Кошечкин советовал выяснить «чего и сколько» получил он от лесника. Ирочка покусывала кончик шариковой ручки, думала, как бы половчее ответить пенсионеру. Сначала она поручила это мне, но я извел десять листиков — и всякий раз получалось не то, что надо. «Послушайте! — обращался я к Н. Кошечкину. — Журнал не Библия, в нем пишут о живых людях, а люди, как и всё на земле, меняются. (Это в том случае, если вы пишете о леснике и его сыне правду, в чем лично я, например, крепко сомневаюсь.) Что же касается ваших подозрений насчет нашего корреспондента, то это плод вашего больного воображения. И вообще бросьте вы вынюхивать, кляузничать, лезть в чужие дела. Вы — пожилой человек, каждый день жизни должен быть для вас праздником. Живите честно, открыто, поверьте, и вам и окружающим станет от этого только легче!»

— Это смешно, — поморщилась Ирочка, — ты словно вчера родился. Ты, Петенька, не кавалер Сен-Пре, а гражданин Кошечкин не Юлия. Он тебя не поймет. Ладно, отвечу сама.

Я смотрел на Ирочку и ненавидел себя. Хотел сделать одно, а все вышло по-другому. Поклялся не идти в редакцию, где Ирочка, а вот, сижу с ней в одной комнате. Самым невыносимым было то, что я опять, совсем как пять лет назад, любил Ирочку. Ловил глазами каждый ее жест, следил за выражением лица, но Ирочка была как ледяная кукла. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы повторилось прошлое, но день без Ирочки уже казался глухой ночью. В первое свое рабочее утро я подкараулил ее у метро, крался всю дорогу до редакции сзади, словно восьмиклассник. В редакции попытался притушить безумие, но, видно, плохо получилось. Во всем этом: нашем сидении в одной комнате, Ирочкином смертельном равнодушии, ухмылочках толстого Кости — ощущалась некая замкнутость, которую мне было не преодолеть. Казалось, само время разладилось, — оно тянулось в отсутствие Ирочки, летело, когда я ее видел, — распалась связь вещей, нарушился ход событий, составляющих жизнь. В Ирочкиной власти было все исправить, но она только становилась угрюмее. Ей было плевать на меня, что-то другое волновало ее.

Толстый Костя — третий человек в комнате — в данный момент пил, причмокивая, чай. Ирочка кривилась как от зубной боли.

— Ты новый человек в редакции, — напутствовала она меня перед началом рабочего дня. — Первые впечатления обманчивы. Друзей по ним не выбирай. Приглядись к ребятам. Толстый Костя, сразу предупреждаю, будет говорить гадости про меня. Он бездарь и ничего не умеет, а потому завидует всем на свете. Напишешь чего-нибудь хорошее, он и тебя невзлюбит. Чужие способности для него — как личное оскорбление.

— Вдруг я тоже бездарь?

— Поживем — увидим, — не стала разубеждать Ирочка.

Она была в новом, странном для меня, облике. Коротко стриженные волосы собрала в строгий пучок. Ресницы не подкрашены — глаза кажутся пустыми ложками. Губы не подведены — кажутся белыми. Словно новую жизнь вела Ирочка, где не было места кокетству, легкомыслию, не говоря о прочих грехах. Очки сидели у нее на носу. В них она выглядела старше своих лет. Длинная черная юбка довершала новый Ирочкин облик.

Но я любил ее и такую.

— Да-да! Вот так-то! — отреагировала Ирочка на мой недоуменный взгляд. — И вообще, Петенька…