Наши годы

Я догадался, что означает «вообще», но все же попытался обнять ее.

— Ты мне противен! — как кобра прошипела она.

Обедали за разными столиками.

…Ирочка заставила переделывать вводку к материалу о горе-мелиораторах пять раз. На шестой молча положила ее себе на стол. Я тупо смотрел на пишущую машинку и думал, что двойной гнет — собственно Ирочки и Ирочки-начальницы — мне не вынести. Хотелось немедленно позвонить новоявленному москвичу, молодожену Игорю Клементьеву, поинтересоваться, нет ли у них там в газете захудалой должностишки: курьера, учетчика? Но я, как всегда, не делал того, что мне хотелось.

Ирочка читала мои мысли:

— Я заставляю тебя работать, Петенька, не потому что я такая вредная. Ты должен учиться. Смотри, какая хорошая получилась вводка на шестой раз. Значит, можешь. В принципе. Только надо шевелить мозгами, не быть бараном! — Ирочка хотела продолжить воспитательную беседу, но в этот самый момент дверь распахнулась, на пороге возник высокий стройный мужчина в сером модном костюме. Серовато-стальные тона преобладали в его внешности, придавали ему ускользающую расплывчатость. Он был бы похож на элегантную спортивную крысу с блистающим часовым браслетом на лапе, если бы крысы были ростом с человека, занимались спортом, носили часы «Сейку». Впрочем, возможно, дурное мое настроение было причиной такому сравнению. Запоминался не он сам, не его лицо, а лишь глаза — стылые, точно подернутая льдом прорубь. Я не знал, кто он и что он, а уже представлял себе его, упруго поднимающегося по лестнице дипломатического или внешнеторгового офиса.

Он поцеловал руку Ирочке, кивнул Косте, дружелюбно взглянул на меня.

— Наш новый сотрудник, — сказала Ирочка.

— Владимир Антонович, — назвался он. — Я работаю в соседнем здании.

Там как раз и располагался внешнеторговый офис, точнее, целое их сообщество. Наши черные и всевозможные иностранные машины вечно подъезжали и отъезжали. Жизнь там била ключом.

— Как на Кубе, Владимир Антонович? — поинтересовался Костя.

— Погода как в Москве, — ответил Владимир Антонович. — Танцевать, правда, стали меньше. Ром не подорожал, но чего-то мне не понравился. Может, отвык? Ирина, можно тебя на минуту?

Они вышли.

Вскоре Ирочка вернулась, и некоторое время мы сидели молча, занимаясь каждый своим делом. Вдруг Ирочка, совершенно не обращая внимания на нас с Костей, смахнула с лица очки, ликвидировала мерзкий пучок на затылке, выхватила из ящика стола зеркальце, карандаш, помаду — стала подкрашивать ресницы и губы. Лицо ее разрумянилось, глаза заблестели. Это была другая — прежняя — Ирочка. Как ведьма вылетела она из комнаты.

— М-да, — потянулся Костя, — эко ее шарахает.

Я молчал, стиснув зубы, понимая, что Костя обязательно продолжит.

И он продолжил:

— И отделом хочется заведовать, и Владимиру Антоновичу нравиться. Тяжеленько ей на два-то фронта.

— Да кто такой этот Владимир Антонович? — заорал я.

— Кого она искала всю сознательную жизнь. Молодой, разведенный, средней руки пока, но, видимо, растущий внешнеторговый работник, обеспеченный, с квартирой и машиной, в перспективе может осесть где-нибудь в посольстве и — до пенсии. Если снова женится, естественно. По счастью, он никакого отношения к журналистике не имеет. Так что она все просчитала. Ситуация как в романе, да? — ухмыльнулся Костя. — Интересно, что будет дальше?

— Дальше? Дальше… — я едва сдержался, чтобы не бросить в него стакан с карандашами. Промахнуться было почти невозможно.

— Да мне-то что? — вдруг обиделся Костя. — Идите вы все…

Я смотрел в окно, однако ничего там не видел.

— Как ты думаешь, — нарушил тишину Костя, — вернувшись в редакцию, она опять смоет тушь? Какое презрение к нам. Она нас за мужиков не считает! Слушай, — в его голосе звучала смертная тоска завистника, — и эта дама сделается заведующей отделом, нашей начальницей. Да она нас со свету сживет!

…Самолет влетел в ночь. Из окна можно было разглядеть сонные белые пространства далеко внизу, красные мигающие огоньки на крыле. Я воровато закурил. Соседка опять уронила «Анну Каренину». Я поднял книгу, внимательно изучил закладку — программу концерта ансамбля северного танца. Имени Тани Ранаунаут там не было. Танца «Невеста Севера» тоже. «Наверное, она вышла замуж, — подумал я. — У нее другая теперь фамилия».

ЧУКОТКА III

О Анадырь! Белый город моей юности. Я прожил там снежную зиму, оплывающую льдами весну, стремительное комариное лето и осень, которая спешила превратиться в зиму.

Когда летом во время белых ночей подплываешь к Анадырю, город ступенчато белеет на сопках, над ним прозрачное, как стекло, небо, звезды теплятся будто свечи. Вечером закат забирает город в красное кольцо. В три часа ночи стемнеет ненадолго, поярче разгорятся звезды, а потом опять рассвет.