Наши химические сердца

Я осознал, что нами правит хаос возрождения: все разваливается, потом снова соединяется, и мы живем дальше. Мы должны сами отпустить себе грехи. Мы – наше собственное искупление.

Сэйди поднялась с колен, обернулась и по необъяснимой причине вдруг расплылась в улыбке.

– Джим! – воскликнула она, увидев лицо охранника. – Не может быть! Помнишь меня, чувак? Сэйди Пейдж!

– Ты? – охранник крепче вцепился в мою руку. Ох, блин. – Они клялись, что ты больше не вернешься.

– Ах, Джим, – Сэйди похлопала его по спине, расцепила хватку и повела его к скамейке у школы. – Пойдем, вспомним старые добрые времена.

Через десять минут, сунув ему пятьдесят баксов и пообещав сварить кофе в учительской, если он на нас не настучит, Сэйди убедила многострадального охранника Вестланд-Хай Джима Дженкинса предоставить нам неограниченный доступ к кабинету английского и к редакции школьной газеты.

Рики Мартин Кнуппс II лениво плавал в аквариуме. Проникая сквозь щели в ставнях, закатное солнце высвечивало в воздухе кружащиеся созвездия золотых частиц. В комнате все еще пахло Грейс, Грейс и мной, но за последнюю неделю запах ослаб, медленно выветриваясь с мебели, стопок белой бумаги, книг, компьютерных экранов. Вскоре никто и не узнает, что мы были здесь.

Лола села за мак и начала делать обложку, а я просмотрел статейки, принесенные младшими редакторами в течение четверти и написанные почти без знаков препинания. Я искал что-то, что можно использовать, что угодно, подходившее к теме. Мы работали в тишине и ждали.

Через пятнадцать минут после взлома начали приходить добровольцы.

Если вы думаете, что их пришло много, целый класс, то ничего не знаете о подростковой апатии. Иногда подростков можно расшевелить: например, когда у кого-то из класса умирает отец или мать или кто-то из наших прорывается в «Топ-модель по-американски». Но школьная газета никого не вдохновит на самопожертвование в духе «Храброго сердца».

И все же пришли семь человек, то есть на семь человек больше, чем я ожидал (и заслуживал). Каждый из них входил в кабинет со словами «я не умею писать, но…». На что я отвечал, что мне честно, искренне, глубоко плевать. Я уже знал, что придут Маз и Мэдди (Мэдисон Карлсон велела мне называть ее так – вот странно). Но каково же было мое удивление, когда кроме них появились также Сьюки Перкинс-Мугнай, Бак, Ченс Озенберг и Билли Коста (из той самой трихомонадной троицы), а также Хеслин собственной персоной. С ними, Гэлакси и еще тремя младшими редакторами, которых я пригрозил убить, если они не придут и не помогут, нас было четырнадцать.

Смогут ли четырнадцать человек сделать трехмесячную работу за два дня? Неужели это так сложно?

Сэйди помогла разложить закуски (на «Фейсбуке» мы пообещали их в качестве оплаты труда), мы с Лолой сели на диван, а остальные расселись на полу по-турецки, жевали «кит-кат» и пили «маунтин дью».

– Как вы, наверное, догадались из моего поста в «Фейсбуке», темой газеты будет «искупление», – начал я.

– Как в фильме с Кирой Найтли? – спросила Сьюки.

– Хреновая тема, чувак, – встрял Мюррей. – Я все-таки предлагаю видовую дисморфию.

– Такая уж хреновая? Ведь каждому из нас есть в чем повиниться. Вот я, например, хотел бы извиниться перед Сьюки за тот футбольный матч. Ла, а тебе разве не стыдно, что из-за тебя погиб Рики Мартин Кнуппс? И вы, ребята, Билли и Ченс, разве вам не… ну, вы меня поняли.

– А мне казалось, с меня сняли обвинение в непреднамеренном убийстве, – заметила Лола. – Меня и так совесть мучает.

– Послушайте, не все умеют писать, но каждому есть что рассказать. У всех есть грехи, в которых хотелось бы признаться. Самовыражайтесь, как умеете, мне все равно. Напишите акростих, нарисуйте комикс, сочините песню. Я просто хочу, чтобы вы рассказали свою историю. Историю об искуплении.

Я поставил свой плей-лист на Spotify, в котором не было уже ни The Strokes, ни The Pixies, и мы взялись за работу.

Через три часа Хеслин ушел посмотреть, как там вечеринка (читай: надраться), но прежде успел написать монолог о том, как наконец искупил свои грехи перед родителями за прошлую вечеринку. Вскоре после него ушла Сьюки Перкинс-Мугнай. Она написала две статьи: одну – про «Костоломов», вторую – в стихотворной форме – о том, как не позвонила своему деду перед тем, как он умер, потому что думала, что у нее еще есть время, много времени, а он в последние минуты вспоминал о ней. Ченс Озенберг и Билли Коста не захотели увековечивать трихомонадную троицу в печати, но Ченс написал о том, как сразу после развода родителей попросил отца купить ему новый телефон, хоть и знал, что ему это не по карману.

– Мне было тринадцать, – сказал Ченс, отправив мне статью. – Я был придурком, что уж говорить.