Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"

Не в укор отцу, говорит князь Вяземский, «не себе в оправдание, а для соблюдения истины, скажу, что мое учение ни в каком случае не могло быть успешно, потому что не было правильно... He знаю, чем объяснить себе, но выборы наставников, гувернеров, учителей моих были вообще неудачны. He в деньгах было дело. Много перебывало при мне французов, немцев, англичан, но ни один из них не был способен приучить меня к учению, а это главное в деле первоначального воспитания. О русских наставниках и думать было нечего. Их не было, — не знаю, много ли их теперь. Надо было ловить иностранцев на удачу» [99].

Если так трудно было достать хорошего учителя в Москве, то каковы же должны были быть наставники в провинциальных городах и в отдаленных имениях помещиков, куда затащить их было весьма трудно. Туда шли люди совершенно незнакомые с воспитанием, невежды в науке, а главное безнравственные и антирелигиозные, расшатывавшие русскую семью и вносившие в нее безверие и разврат.

Вспоминая свое воспитание и сравнивая его с тем, которое давалось в начале настоящего столетия, граф Александр Романович Воронцов говорит, что хотя в его время воспитание и не было столь дорогое и блестящее, но имело много хорошего. Тогда не относились с пренебрежением к русским нравам и русскому языку, который не входил в план воспитания в начале XIX века. «Можно сказать, пишет гр. Воронцов [100], что Россия единственная страна, где пренебрегают изучением своего родного языка, и все то, что относится к родной стране, чуждо настоящему поколению. Лицо с претензией на просвещение в Петербурге и в Москве заботится научить своих детей по-французски, окружает их иностранцами, нанимает для них за дорогую цену учителей танцев и музыки и не поучает их отечественному языку, так что это прекрасное и дорогое воспитание ведет к совершенному невежеству относительно своей страны, к равнодушию, может быть даже презрению к той стране, с которой связано собственное существование, и к привязанности ко всему тому, что касается чужих нравов и стран, в особенности же Франции».

Многие родители должны бы были спросить свою совесть, не обличает ли она их в том, что при выборе воспитателей и наставников они совсем не думали, могут ли они быть примером добродетели для их детей. Неразборчивость эта привела к тому, что молодое поколение оказывалось неспособным ни к хозяйственной и семейной жизни, ни к частной, ни к публичной службе, — одним словом ни к чему [101].

«Благовоспитанный молодой человек, говорит современник [102], есть полуученный или даже совершенный невежда, который не имеет позволения оставаться невеждою (только) для одних своих сограждан, но должен еще казаться невеждою и тем народам, на языке которых он изъясняться может. Он есть невежда, исполненный самоуверенности и самолюбия, мечтающий усвоенными звуками языка иноземного изумлять слушателей выученными отрывками стихов, или выкраденными каламбурами стяжать удивление модного света. Одним словом, так называемый благовоспитанный человек есть полуиноземец, не имеющий никакого основательного сведения, но только немногие поверхностные познания, которые умеет он употреблять с успехом для ослепления больших против него невежд; космополит, научавшийся нравственности y Дидеро, религии — y Вольтера, мечтающий о переворотах и свободе, неспособный ни к какому занятию, ни к какой службе».

Незнакомая ни с русским языком, ни с русскою литературою молодежь не могла развить в себе чувства национального достоинства и гордости. Впоследствии A.С.Пушкин, в письме к брату признавался, что он принужден был изучением русских сказок вознаграждать недостатки «проклятого своего воспитания». Прискорбно было то, что все русское было забыто, и знание иностранных языков и обычаев было променено на дедовскую любовь к родине [103]. Кн.П.А.Вяземский и другие современники оспаривают справедливость такого приговора и в доказательство приводят всеобщий патриотизм, вызванный отечественною войною. Но об этом речь впереди, и историку этой эпохи предстоит еще решение вопроса, в ком лежит начало этого патриотизма, где его проявление и главнейшее развитие. Здесь же нельзя отрицать того, что жизнь тогдашнего общества имела антинациональное направление.

Такое направление порицалось сначала только единицами, да и то втихомолку, где-нибудь в укромном углу гостиной; но по мере развития рабского подражания всему иностранному, число недоброжелателей моды возрастало и сначала редко, а потом и чаще стали появляться статьи, спрашивавшие, почему в обществе принято называть моду проклятой? Назрело, наконец, время, когда можно было высказаться в самой резкой форме, и вот, в 1807 году появились «Мысли в слух в Красном крыльце» графа Ф.В.Ростопчина.

«Господи помилуй! говорил он устами своего героя Силы Андреевича Богатырева [104], — да будет ли этому конец? He пора ли опомниться, приняться за ум, сотворить молитву и, плюнув, сказать французам: згинь ты, дьявольское наваждение! ступай в ад или восвояси, все равно, только не будь на Руси.