Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"

Прося отпуска на полгода, с сохранением содержания, Лабзин прибавлял, что по ограниченности средств он может поехать или на Андреопольские воды г.Кушелева, в Тверскую, или на Семеновские г.Нощокина в Московскую губернию.

Письмом от 12 марта 1819 года A.Н.Оленин уведомил Лабзина, что ему разрешен отпуск не только с сохранением содержания, но что государь пожаловал ему сверх того три тысячи руб. на путевые издержки [350].

Отпуск и лечение водами не улучшили однако же здоровья Лабзина; припадки усиливались и учащались, нервы, под влиянием слагавшейся обстановки, все более и более расстраивались.

Во внутренней политике государства стал замечаться поворот в противоположную сторону; издание религиозно-мистических книг подвергалось преследованию, секты — гонению, и в 1822 году последовало запрещение масонских лож. Всем начальствующим лицам поручено было отобрать от подчиненных им лиц сведения, кто и к какой ложе принадлежал и взять подписку, что ни к какому тайному обществу на будущее время принадложать не будет. Оленин собрал всех членов академии художеств, и Лабзин приехал в собрание после чтения Высочайшего указа. Президент хотел повторить чтение, но приехавший объявил, что указ ему известен, и передал свою подписку [351].

— Что тут хорошего? — спрашивал при этом Лабзин. — Сегодня запретили ложи, а завтра принудят в оные ходить. Ложи вреда не делали, а тайные общества и без лож есть, вот y Кошелева тайные съезды, и кн.Голицын туда ездит. Черт их знает, что они там делают.

В этих словах слышится мнение, противное тому, что несколько лет назад Лабзин писал кн.Голицыну по поводу тех же масонских лож. Но противоречие легко объясняется болезнью Лабзина, его нервно-возбужденным состоянием, вызванным переменой обстоятельств, лишавших его возможности продолжать религиозно-миссионерскую деятельность. Нервное расстройство и подозрительность настолько развились в нем, что в A.Н.Оленине, старавшемся сделать ему только добро, Лабзин видел своего личного врага по одному тому, что он не сходился с ним в мнениях.

«Он (A.Н.Оленин), — писал Лабзин кн.Голицыну [352], — главный тайный мой враг, ибо, по явности, мы не только никогда с ним не ссорились, ниже разлада какого между нами не было, — а только потому, что y нас и правила и сентименты разные и что я в 23-хлетнюю мою бытность при академии успел заслужить, что меня и учащие и учащиеся, и начальствующие и подчиненные до последнего служителя, женщины и ребенки в академии все любят и уважают. A о нем едва ли найдется одна душа, которая бы, если дана будет совершенная свобода, без страха отозвалась довольною. Примером сему может служить наш эконом, креатура его, им определенная, который едва ли долго останется без меня в академии, также и некоторые другие. Ho A.Н.(Оленин) есть враг не одному мне, а и всем тем, которые в академии некоторый вес имеют. Для подпоры себе он приманил Мартоса, обещал ему, сказывают, мое место в академии».

Все это, конечно, слова желчного и раздраженного человека, каким был Лабзин под конец своей жизни. Услышав стороною, что президент намерен сделать публичное собрание в академии художеств, Лабзин говорил ему, что в этом году академии нечего представить публике, и он не видит необходимости созывать собрания.

— Какая же цель будеть нашего нынешнего собрания? — спрашивал он. — В 23-х летнее мое служение, академия, сообразуясь со всеми учебными заведениями, дающими ежегодно публике отчет в успехах своих воспитанников, также представляла свой отчет каждый год. Как предмет ее — изящные художества, то мы не приглашали публики на экзамены в грамматике, математике, истории, географии и проч., а собственно в художествах. Для того академия ежегодно отворялась, и зрению каждого представлялись работы ее учеников, а также и самых художников, буде кто желал свое произведение представить публике. Академия исполняла сие сверх обязанности своей, ибо по уставу от нее требуется, чтобы она делала сии выставки через два года в третий, а она делала их ежегодно, не считая преступлением закона сделать более повеленного. Прежде мы отличали и поощряли тех воспитанников, которые так пристращались к художеству, что в праздничные дни и в гулевые часы предпочитали заниматься лучше своими работами, нежели гульбою и резвостями. Так сформировались y нас Егоровы, Шебуевы, Варники; а ныне самая склонность молодых людей к художествам вменяется иногда им в порок и почитается за ослушание.

Выслушав эти слова A.Н.Оленин решил, что вечером 13 сентября собрание будет не публичное, а чрезвычайное, в которое будут приглашены только почетные любители и члены.

Целью собрания было избрание на открывшиеся вакансии новых почетных любителей и членов.