Наши нравы

За Бориса его превосходительство был спокоен. Строгий, серьезный, рассудительный Борис хорошо шел в служебной карьере; старик иногда мечтал о видном посте для сына. Смущало его только то, что Борис путался в разных частных службах, но приходилось соглашаться с сыном, что «без этого нельзя», так как надо жить, государство платит скудное жалованье, а отец многого давать не может.

Что же касается до второго сына Леонида, то он был далеко на Востоке, где служил по дипломатической части, не отличался особенными способностями, был скромный, трудолюбивый малый, никогда не беспокоил просьбами о высылке денег, редко переписывался и вообще не был особенно близок к семье, так как с молодых лет жил на Востоке.

Когда Анна Петровна истощила весь запас своего красноречия в пользу давно лелеянной ею мысли женить сына на богатой невесте — при этом она имела в виду и интересы дома — и, выжидая ответа от мужа, взглянула на старика, то старик неподвижно сидел в кресле, опустив голову и как бы продолжая еще слушать.

— Какого ты мнения, Сергей Александрович? — спросила жена.

Кривский медленно поднял голову и проговорил:

— Твоя новость не особенно обрадовала меня. Борису Кривекому жениться на дочери целовальника… Это… это уж слишком блестящая партия! — едко усмехнулся Кривский.

— А женитьба графа N на танцовщице?

— Знаю!

— Или князя Z на дочери банкира еврея? А ведь князь Z, ты, кажется, говорил, Рюрикович?

Сергей Александрович не возражал. Анна Петровна, зная характер мужа, не настаивала. Она только «приготовила» его и тихо вышла из кабинета, мимоходом напомнив мужу, что через две недели летний бал у ее светлости и что нужны деньги для туалета дочерей. После бала они уедут в деревню.

Когда старик, освободившись от суеты дня, садился иногда подремать в большом кресле в углу своего кабинета, то нередко перед ним проносилась картина всей прожитой жизни, и он с скептической улыбкой взирал на новые нравы, на новых людей, припоминая старые нравы и старых людей.

«Странно, очень странно! — не раз думал Кривский в такие минуты. — Или я стар становлюсь, или в самом деле традиции ничего не значат… Нынче ими не дорожат, и, пожалуй, я доживу до того времени, когда Леонтьев будет министром торговли!» — улыбался его превосходительство.

Сергей Александрович не был исключительным защитником прав дворянства. Он охотно допускал постепенную ассимиляцию, не прочь был видеть представителей других сословий, заседающих где-нибудь в земском собрании рядом с представителями дворянства, но руководительство, по его мнению, должно всегда оставаться за представителями высшего сословия, как людьми испытанными, оказавшими немало услуг отечеству и наконец опытными и представляющими наиболее гарантий в умении пользоваться властью. Втайне он завидовал английскому лорду, гордящемуся правом стоять с покрытой головой перед королевой, дорожил традициями и находил, что у престола могут стоять только люди хорошей крови. Там, вдали, могут быть и разночинцы, но у источника должен быть цвет государства. А между тем молодые представители этого «цвета» совсем забыли о своем долге, и Сергей Александрович не раз грустно покачивал головой, вспоминая, чем стал этот цвет и чем он был когда-то.

С грустью сознавал он, что «песенка спета» вместе с крестьянской реформой, то есть и не совсем спета, но, во всяком случае, поется лебединая песнь, и какой-то пришлый, безвкусный элемент назойливо лезет в глаза, вкрадывается в гостиные, в суд, толкается в приемных, давит роскошью обедневшего современного дворянина в городе, соседится в деревне и дробит те уже немногие большие гнезда, где царит запустение и мрачно стоят одинокие, осиротелые усадьбы.

Аристократическую натуру Сергея Александровича резали и нагло улыбающиеся довольные лица, и манеры, и слишком ярко убранные гостиные, и слишком яркие костюмы всех этих представителей нового элемента, и он не без грусти наблюдал, как более и более выдвигалась эта сила, сила денег, с какой почтительной фамильярностью держала она себя в кабинете у самого его превосходительства, как бы давая знать своими довольными плебейскими лицами, что и над ними восходит солнышко, что с ними надо считаться, надо выслушивать их и… и не брезгать пожатием потной грубой руки, которая может швырнуть сотню, другую тысяч, чтобы дать возможность «жить» представителям высших интересов…

Биография Леонтьева слишком пахла еще кабаком, чтобы из нее можно было сделать нечто приличное. Не далее, как пятнадцать лет тому назад его превосходительство в первый раз увидел Савву Лукича у себя в передней с просьбою в руках, отвешивающего его превосходительству низкие поклоны. Тогда это был известный плут, содержатель двух кабаков в городе В., где его превосходительство был особой.

В то время его превосходительство брезгливо взял просьбу, как бы боясь прикоснуться к красной, вспотевшей, жилистой руке черноволосого высокого мужика, и вдруг теперь у жены является предположение женить на его дочери Бориса Кривского… Кривского, потомка старинной дворянской фамилии!..