Наши нравы

— Напрасно ты так думаешь. Все будут завидовать, и, наконец, папа, ты забыл дух времени. Мы живем не в дореформенные времена. У нас крестьян больше нет. Нам остается на выбор — или идти на компромиссы, или вовсе сойти со сцены… Другого выбора нет. Надо примириться с фактом, каков он есть. Положим, Леонтьев — партия не блестящая в твоем смысле, но ведь будущее за Леонтьевыми, а не за нами, если мы вовремя не воспользуемся положением. Что ты на это скажешь?

Борис Сергеевич продолжал в том же тоне. Он говорил спокойно, уверенно, не горячась, обставляя свою речь солидными аргументами для доказательства, что человеку, желающему не остаться в тени или не кончить скандальным процессом, необходимо состояние. Оно одно развязывает руки и дает власти необходимую свободу действий. Появление в жизни нового элемента, тех новых людей, людей наживы и капитала, которые заставляли старика Кривского часто задумываться, по мнению сына совершенно естественное последствие крестьянской реформы. Игнорировать факта нельзя. Он есть и, следовательно, надо только приурочиться к нему. Наконец и обособленность сословий — анахронизм.

— Женись ты на дочери Леонтьева — это было бы скверно, а если бы женился я, то это было бы только практично… Жизнь, папа, далеко ушла вперед от старых понятий. Я подаю руку таким людям, которым ты, конечно, руки не подашь. Voilà où nous en sommes![17]

Старик слушал эту снисходительно прочитанную ему лекцию о духе времени с глубокой тоской. Каждое слово сына тяжелым ударом отзывалось в его сердце, но в то же время он, если не совсем понимал, то чувствовал, что сын до некоторой степени прав… Власть без состояния — полувласть. Он вспомнил, как часто ему самому приходится прибегать к просьбам о пособии; он вспомнил, как чуть было он сам не принял предложения быть почетным директором одного предприятия с огромным гонораром — и что мог он сказать теперь сыну?

Борис был честолюбив, — отец это знал, — и метил далеко. Женитьба эта, если только она состоится, будет крупным шагом на пути к блестящей карьере. Огромное состояние, которое он получит, позволит ему не прибегать к посторонней службе, которая во всяком случае бросает неблаговидную тень. Чем отпарировать эту неотразимую логику сына? Сказать, что можно сделать карьеру без средств? Положим, он сделает ее; но разве Борис не укажет на массу затруднений? Разве он может теперь жить на жалованье, которое получает, без частной службы! И, наконец, как много блеска придает состояние служебной карьере!.. От какого-нибудь приема иногда зависит многое…

«Он прав! Но зачем же он прав?» — думал Сергей Александрович, внимательно слушая сына.

— Я раньше не счел необходимым говорить с тобой об этом деле и спросить твоего совета, — продолжал Борис, — потому что дело еще не выяснилось, по теперь Леонтьев, кажется, очень доволен.

— А она… эта девушка?..

— С ней я еще не говорил… Она, конечно, будет рада.

— Порядочная девушка?..

— Да, держит себя хорошо… Ты, папа, не беспокойся… Леонтьев слишком умный мужик, чтобы не понять своего права навестить тебя не более раза в год. Жена его — глупая, забитая женщина, тоже не стеснит тебя, так что с этой стороны ты можешь быть совершенно спокоен…

Выходило как будто даже очень хорошо. Но старик все молчал и не выказывал никакого удовольствия. Миллион приданого, конечно, имел значение, но… но дочь целовальника, того самого Саввы, которого он приказал раз высечь…

Борис искоса поглядывал на отца и точно понимал, что происходит в душе старика. Он улыбнулся и заметил:

— Кстати… у нас уже лежит представление о Леонтьеве. Его, вероятно, произведут на днях в действительные статские советники.

— Это за какие же заслуги?

— Их много: он пожертвовал пятьдесят тысяч на дела благотворения… На днях еще он препроводил двадцать пять тысяч в пользу приютов, ну и…

— И генерал? — перебил, прищуриваясь, Кривский, — будет в одном чине с тобой?

— В одном…

Наступила пауза.

— У Леонтьевой, папа, кандидатов много… не один я… Граф Ландскрон, говорят, хочет сделать предложение…

— Граф Ландскрон, родственник шведских королей?

— Да…

Опять помолчали.

— Так как ты посоветуешь? — наконец спросил Борис.

Его превосходительство тихо покачал головой и, как-то грустно улыбаясь, произнес:

— Что мне советовать?.. Делайте как знаете… Мы разно глядим на вещи, но… я… я не препятствую тебе… Только об одном прошу… не делай ты из своего («позора», — вертелось на языке у его превосходительства)… не делай ты из своего бракосочетания парада… Пожалуй, Леонтьев захочет весь город созвать любоваться. Надеюсь, этого не будет?

— Если бы бракосочетание, как ты говоришь, и случилось, то, разумеется, не в Петербурге, — ответил Борис.

— То-то!.. — промолвил старик.

Оба чувствовали, что больше им говорить не о чем. И отцу и сыну было неловко после этого объяснения.

Борис Сергеевич сказал еще несколько незначащих фраз и поднялся с кресла.

— Мне пора… Сегодня у нас комиссия…

— А!.. поезжай, поезжай… я тебя не держу.