Наши нравы

Однако «корыстолюбивый россиянин», хотя и удалился в деревню, но не только не умер от позора, а напротив, сделавшись богатейшим помещиком Т. губернии, задавал такие пиры, легенды о которых сохранились и доныне. Впоследствии он благодаря графу Аракчееву призван был снова к делам и умер наверху почестей, оставив громаднейшее состояние единственному своему сыну.

Отец его превосходительства, воспитанный якобинцем-гувернером, чуть было не пострадал за свои взгляды, рано вышел в отставку и уехал за границу. Он вел там безумно роскошную жизнь, путешествовал, вел блестящие знакомства, женился на бедной русской княжне, скоро услал ее в Россию и, убитый каким-то французом на дуэли из-за пустяков, оставил сыну своему, тогда блестящему молодому офицеру, более чем скромное наследство.

Сергей Александрович тотчас же оставил военную службу и перешел в гражданскую. После крестьянской реформы, как знает читатель, Кривский выдвинулся.

«Нет, этому браку не бывать!» — еще раз решил Кривский, пожимая руку Борису Сергеевичу и приглашая его сесть.

Первенец его превосходительства, высокий стройный красивый господин, которому можно было дать от тридцати до тридцати пяти лет, поражал своим удивительным сходством с отцом.

У сына были те же красивые черты лица, та же безукоризненная английская складка, такой же тихий голос с мягкими нотами и умный, серьезный взгляд, с тою только разницею, что в сосредоточенном взгляде небольших серых глаз Бориса Сергеевича ярче блестела жизнь, и в нем не было того скептического выражения, которое нередко проглядывало в усталом взоре его превосходительства.

Сергей Александрович сдержанно любовался сыном, окидывая мягким, довольным взглядом джентльменскую, изящную фигуру в безукоризненном костюме темного цвета. Во всем, начиная с прически с пробором сбоку, с английских бакенбард каштанового цвета и кончая носком сапога, проглядывала порядочность и тот солидный, хороший тон, который, не имея ничего общего с бьющим в глаза хлыщеватым видом петербургских кокодесов[16], так идет к молодым солидным чиновникам на виду, рассчитывающим на блестящую карьеру.

Борис Сергеевич дружески пожал руку отца и, сидя в кресле, ожидал, пока старик заговорит.

— Я беспокоил тебя, Борис, — медленно начал Кривский, пощипывая своими длинными красивыми пальцами уголок седой бакенбарды, — чтобы побеседовать с тобой по поводу разговора, который имел о тебе с матерью. Она мне рассказывала… Впрочем, ты, вероятно, знаешь?

— Знаю.

— Скажи, пожалуйста, Борис, в чем дело?

Кривский отвел руку от бакенбарды и пристально посмотрел на сына. Борис выдержал взгляд и заметил:

— Пока ни в чем. Ничего серьезного нет.

— Пока? Следовательно, существует предположение?

— Ты, конечно, против? — тихо проговорил Борис Сергеевич, едва заметно улыбаясь.

— А ты? ты? — подхватил отец.

— Я — нет! — спокойно и уверенно ответил сын. Его превосходительство откинулся на спинку кресла, поморщился и несколько секунд просидел молча.

— Надеюсь, — наконец заговорил он еще медленнее, словно бы этой медленностью он хотел скрыть волнение, все-таки сказывавшееся в легкой дрожи голоса, — надеюсь, Борис, ты соблаговолишь по крайней мере объяснить мне мотивы, которые могут заставить тебя, Бориса Сергеевича Кривского, жениться на дочери…

Он не договорил. Он был настолько джентльмен, что вовремя остановился.

— На дочери бывшего целовальника, хотел ты сказать?

— Да, я хотел.

— Мотивы очень простые. У нас нет состояния.

— Но разве ты получаешь недостаточно?

— Много ли я получаю? Каких-нибудь десять тысяч, и то всеми правдами и неправдами! — усмехнулся Борис. — Я принужден был принять предложение Егорова — такого же плута, как Леонтьев — и сделаться членом правления какого-то подозрительного общества. А эта должность, сам знаешь, мне не нравится. И то везде кричат, что мы, чиновники, пользуемся синекурами ради влияния… В этом ведь есть доля правды…

— Но, однако же… Эта женитьба, разве это лучше?..

— Я не говорю. — лучше, но по крайней мере она даст мне возможность не делать тех уступок, которые приходится делать теперь, и позволит мне не дискредитировать своего положения в будущем.

Кривский седел молча, повесив голову.

— Мне кажется, папа, ты слишком исключительно смотришь на вещи и забываешь, что в наше время власть без состояния ставит себя в очень затруднительное положение. Ей поневоле приходится считаться с разными проходимцами, и не только считаться, но и быть у них нередко в руках… К несчастию, примеров немало, скандальных процессов довольно, а скандальных слухов еще более. Все это дискредитирует значение власти, и, конечно, не тебе защищать подобный порядок вещей. С тех пор как мы обнищали, власть сама перестала быть действительной властью. Она нередко покорный слуга людей капитала… Все это ты хорошо сам знаешь…

— Я это знаю, мне очень грустно, что это так, но жениться на дочери Леонтьева… Это как хочешь… Поднимется такой говор…