Наши в Хогвартсе (продолжение) (СИ)

От этого ли голоса или от странного, тревожного звучания незнакомых слов, у Эйлин по спине поползли мелкие холодные мурашки. Она передёрнулась и плотнее вжалась в кресло, вцепившись руками в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. Голос Северуса звучал всё ниже, туманя её сознание, делая всё, окружающее её, смутным и нереальным и вызывая всё большую тревогу и беспокойство в душе. Вот он уже опустился до самых низов, неподвластных человеческому голосу. Этот звук леденил душу и сковывал её ужасом. Глаза Северуса, в которых плясали отблески пламени свечей, в какой-то момент заполнились этим пламенем целиком и налились красным огнём. Слова заклинания лились всё быстрее. Лицо того, кто их произносил, неуловимо менялось. В какой-то момент Эйлин с ужасом осознала, что существо, стоящее перед ней — вовсе не её муж. Знакомые, любимые черты дорогого ей лица исказились. Они были узнаваемы, но выражение лица, мимика — всё было чужое и внушало леденящий страх. Особенно глаза…. Красное пламя в них постепенно накалялось до тех пор, пока глаза эти не стали сначала ярко-белыми, а после — матовыми. Слова заклинания слились в один бесконечный монотонный низкий звук, от которого Эйлин хотелось зажать уши руками, громко закричать и убежать без оглядки — и это было выше неё, подчиняло сознание и гасило волю. Единственное, что удерживало её на месте — это слова Северуса: «Что бы ни случилось, что бы ты ни увидела — оставайся на месте. Никаких движений и никаких лишних слов. Иначе последствия могут быть катастрофическими». Теперь она понимала, насколько катастрофическими могут оказаться эти последствия.

Если в теле её мужа находилось какое-то потустороннее существо, жуткое и опасное, внушавшее первобытный ужас, то где же сейчас находится Северус? И сможет ли он вернуться в своё тело? Страх потерять любимого был для Эйлин сильнее страха перед чудовищем, вселившимся в тело её мужа, и только он, этот страх заставлял её оставаться на месте, мучительно решая, что же ей делать — сидеть неподвижно или бежать за помощью.

Вдруг в этот низкий, леденящий душу звук, в котором уже не было ничего человеческого, стали вплетаться какие-то посторонние вибрации. Эйлин различила отдельные слова на незнакомом языке, произносимые чьим-то тихим, шелестящим голосом, похожим на шуршание обёрточной бумаги. Голос креп, будто превращался в мощную струю, вплетавшуюся в низкий гул, исходивший из уст существа, стоявшего у стола. В какой-то момент Эйлин показалось, что эта струя опутала звук, издаваемый зловещим существом, обвилась вокруг него и проникла внутрь этого плотного, всеобъемлющего поля. Ужас, поселившийся в сознании Эйлин, парализующий её волю и сделавший непослушным тело, стал её отпускать. Теперь она могла проанализировать, где находится источник этого спасительного звука. Он исходил из простенка между двумя шкафами, оттуда, где висел портрет Дамблдора. И Эйлин почувствовала облегчение. Взглянув на Северуса, она отметила, что глаза его из белых стали вновь красными, потом загорелись жёлтым огнём, а после вернулись в своё обычное состояние. Слова на незнакомом языке уже не сливались в один низкий пугающий гул. Они звучали каждое в отдельности, и произносил их голос Северуса. И вместе с ним эти слова произносил ещё один голос, доносившийся из простенка между шкафами. Теперь этот голос не казался шелестящим, это был привычный голос Альбуса Дамблдора, покойного директора Хогвартса. Но вот он смолк, и в тиши кабинета разносился только густой, низкий, бархатный голос, от которого у Эйлин теплело на душе. Страх окончательно покинул её. Она знала, чувствовала — теперь всё будет хорошо.

Северус с нажимом произнёс последнее слово на непонятном языке, взял в руки стаканы, на дне которых густая тёмно-красная жидкость скрывала кольца, и вылил их содержимое в стоявшую под ними медную чашу. Над ней тут же вспыхнул столб синего пламени, которое взвилось едва ли не к потолку, но быстро опало и заплясало на поверхности чаши бойкими яростными языками.

Северус взял со стола флакон с яркой рубиновой жидкостью, быстрым движением откупорил его и вылил содержимое на огонь, шепча едва слышные заклинания. Пламя тут же зашипело, завиваясь в клубы сизо-голубого пара, окутавшего помещение. Неуловимое движение волшебной палочки, властное «In perpetuum» — и пар рассеялся. Перед взором потрясённой Эйлин снова был привычный, знакомый кабинет зельеварения, всегда вызывавший у неё чувство стабильности и защищённости. Напряжение, всё это время цепко державшее её, отпустило. Эйлин обмякла в кресле, пальцы на подлокотниках разжались, как разжались и крепко сцепленные зубы, которые тут же начали непроизвольно выстукивать нервную «морзянку». Она взглянула на мужа.