Наши в Хогвартсе (СИ)

Остаток ночи Снейп провёл в какой-то прострации, глядя во тьму сухими воспалёнными глазами и раз за разом задавая себе один и тот же вопрос: «За что вы любите её больше? Чем она лучше? Что она сделала для вас?» Этот вопрос звучал у него в ушах по дороге в замок, стучал в висках, когда он поднимался вверх по лестнице, разрывал на части его мозг во время бессонной ночи, окутавшей его глухим непроницаемым мраком… «За что вы любите её больше?» С какой-то ясной, безжалостной отчётливостью перед его мысленным взором встали они обе — яркая, светлая, сияющая Лили и бледная, неброская, непроницаемая, будто утренний туман, Эйлин. В обоих было столько тепла… Только тепло Лили слепило и обжигало, подобно солнечному свету. Тепло Эйлин пряталось у неё в душе, и его было столько, что хватило даже на то, чтобы растопить его обледеневшее сердце. Добрая Лили, которую любила вся школа — и маленькая злючка Эйлин, которую все считали «Снейпом в юбке». Лили, рассказавшая его врагам все секреты, которыми так щедро и доверчиво делился с нею Снейп. И молчаливая Эйлин, не выдавшая ни одной его тайны. Лили, едва сдержавшая улыбку в момент, когда он висел вниз головой, сверкая грязными подштанниками, и Эйлин, готовая вцепиться в глотку любому, кто вздумает посмеяться над ним. Лили, не простившая ему грубого слова, сорвавшегося с губ в минуту отчаяния, и Эйлин, готовая простить и оправдать любые его поступки. И, наконец, Лили, любившая его врага, отказавшая ему, Снейпу, даже в дружбе — и Эйлин, девочка, готовая на всё, только бы ему было хорошо. Ради любви к мёртвой Лили он отказался от живой, любящей Эйлин, и теперь этот маленький растрёпанный воробушек остался один на один с жестоким миром, в котором ей придётся выживать, полагаясь только на себя. “Ласточка”, – горько повторил он про себя её детское домашнее прозвище. Ласточка, ворвавшаяся в его жизнь, внесшая в неё сумбур и сумятицу, лишившая спокойствия и подарившая взамен столько тепла и нежности... «Какой же ты идиот!» — то ли возмутился, то ли восхитился внутренний голос. И снова Снейпу нечем было крыть.

====== Глава 26 ======

Москву окутывала стылая глухая ночь. Сыпал мелкий противный снег пополам с дождём, под ногами расплывалась грязная каша. Алькины ноги в кроссовках сразу промокли. Сияние с проспекта было расплывчатым и размазанным. Улица, на которой оказалась Алька после трансгрессии, была освещена хуже. В темноте Алька не узнала её, хотя, по ощущениям, район был знакомым. Алька поспешила раскинуть в тёмном скверике палатку, оградить её Защитными чарами и Чарами Невидимости и залезть в её спасительное тепло. Она пыталась уснуть, но сон к ней не шёл. Алька лежала, вспоминая сцену прощания с профессором, которая случилась всего каких-то десять минут назад, а уже казалась такой далёкой. Он не остановил её, не сказал: «А ну-ка, марш домой!» Значит, действительно хотел, чтобы она ушла. Острое чувство сиротства овладело Алькой. Никому она не нужна в этом мире… Думала, что нужна ему, а оказалось… И даже после этого она не перестала любить его. «Если он любит эту свою рыжую так же, как я люблю его — это всё. Шансов никаких. Это навсегда», — в отчаянье думала Алька. «Да чёрт с ним, пусть не любит. Лишь бы не прогонял… А он прогнал…» «Ты сама себя прогнала. Дура. Лежи вот тут теперь. Одна. Кретинка», — обругала себя Алька. Эх, вернуться бы… Но раз он не хочет… Не будем навязываться.

Наутро Алька собрала палатку и прежде всего отправилась в магазин за продуктами — есть хотелось ужасно. Домовых эльфов в округе не наблюдалось, так что теперь придётся самой заботиться о своём пропитании. Однако, сначала пришлось поменять в банке фунты на рубли. Фунты у Альки были спрятаны в рюкзаке на случай непредвиденного отъезда. У Снейпа была возможность обменять галлеоны на маггловские деньги.

Следующим этапом было посещение бутиков с одеждой и обувью. Мёрзнуть Алька не собиралась. А дальше….Дальше она побрела по знакомым с детства улицам, удивлённо озираясь по сторонам. Улицы были как будто те же, но что-то в них неуловимо изменилось. Они вовсе не походили на оставшиеся в Алькиной памяти улицы её детства. Да и вообще, Москва стала не похожа сама на себя. Прежняя Москва, бережно хранимая её памятью, напоминала Альке русскую красавицу — статную, румяную, приветливую, в русском сарафане, скромную, но с чувством собственного достоинства. Новая Москва походила на крикливую базарную торговку в немыслимом кричащем наряде, вульгарно накрашенную и готовую продавать всё, что под руку попадёт, в том числе и себя. И это она ещё Арбата не видела! Торговля шла повсюду, кругом громоздились ларьки и палатки, наполненные всяким барахлом. А на проспектах и широких улицах всё заполонили дорогущие бутики с витринами, призывающими новых хозяев жизни оставить за их пафосными стёклами запредельное бабло, «нажитое непосильным трудом». Это был другой город. Не её город. Москва Алькиного детства умерла. Или, может быть, осталась жить в её воспоминаниях, там, где тепло, уют и чувство полной защищённости. И все живы…живы…