Наши в ТАССе

Ночью с крыши сполз под окно снег. От его глухого падения я проснулся.

Мне стало жалко снег. На крыше ему было хорошо. Он царственно лежал там и видел всё окрест. Теперь весна столкнула его с трона зимы. Плотной сиротской горкой лежит под окном. Скоро запоёт крыша каплями и от этой песни плохо станет снегу.

Солнце.

По саду носится с лаем Байкал.

Бабка в окно улыбается ему:

– Тепло. Оттаял мой пёс. Вот и лает. А в холода и есть не выходил из будки… Смотри, какие вон большие сосульки! Такие крупные уродятся огурцы… День прекрасный. Не придуривайся, симулянт! Поезжай за кухонным столом.

Еду на Чернышевского.

У магазина толчея. Гвалт.

Еле записался на столы. Семьдесят восьмым!

– Сынок! – обращается ко мне старушка. – Толкни ту, что записывает. Совсема не слышит меня.

– Толкните сами. Я не хочу зарабатывать пятнадцать суток.

Первая у двери женщина хвалится:

– Вчера записалась в 23 часа. Ночь провела в подъезде напротив.

Голос из толпы:

– Одна?

Она смеётся:

– Будь одна, не знаю, что и делала б.

– А где же он?

– За апельсинами пошёл мне. Он по очереди второй.

Разгорается дискуссия о мясе.

– А продавцы фулюганы! – в крик заявляет сердитая ветхая старушка. – Я жила в деревне. Ни одного барана не видела без зада. А тут за три года ни разу не видела мяса с заду… Вот!

Её голос покрывает молодой густой бас:

– А где запись на табуретки?

– В подъезде.

Список у молодой рослой губастой девицы с усами. Она прижимает список к груди и говорит парню:

– Я вас ни за что не вычеркну, Одинокий!

– Не Одинокий, а Одиноков. Дружба наша закалилась с шести утра.

Маленькая женщина молитвенно уставилась на усатую девицу:

– Запишите меня. Козак.

– Уже есть!

– Нет. То Казак, а это Козак.

Подошла ещё женщина:

– И меня запишите. Козачок.

Толпа шатнулась от смеха:

– Одни казаки и козы! И ни одного фельдмаршала!

Смех достигает апогея, когда маленький глухой старичок кричит:

– Будённый я. Ну тот, что в Кремле. Только он мой однофамилец. Не путайте.

На табуретки я был шестьдесят девятый.

Рядом со мной стоял мужик. У него тридцатая очередь на табуретки. Но табуретки ему не нужны.

– Ну давай мне твой талон.

– За так?

– А как ещё?

– За так поищи дураков в другой деревне. Гони пятак и моя очередь – твоя!

Мы тут же обменялись верительными грамотами. Я ему пятёрку, а он мне клочок бумажки с цифрой 30.

Я купил красный кухонный стол и три красных табурета.

Оформляющая доставку не знает, сколько с меня взять.

Говорит в телефонную трубку:

– Галь! Прокрути Кусково.

– Четыре тридцать девять.

Тут подошёл малый и предложил:

– Они тебе привезут твои красные игрушки только завтра. А я за пятёрку повезу сейчас.

Я оформительнице:

– Девушка, с вами дружбу нельзя разорвать?

– Рвите.

На красном «москвиче» мы летели на всех парах.

На проезжине шоссе Энтузиастов лежал, согнувшись, сбитый мужчина. Казалось, он прилёг согреться. Вот согреется и пойдёт. В руке была зажата авоська. В авоське хлеб, вокруг рассыпана картошка.

7 февраля, суббота Кругом семнадцать!

Вечером опять пришлёпала к Соколихе нотариальная кнопка Марья Ивановна. Получила сегодня пенсию. Притащилась с бутылкой перцовки.

Кумушки наклюкались.

Зовут разделить с ними их радость.

Я упираюсь. Соколиха хватает меня за руку и тащит в свою комнату к столу.

– Толя, не протестуй! – еле шевелит языком старуха. – Не имеешь права на протест. Я тебе продала братову комнату. Я тебе хозяйка по гроб. Запомни это… Против хозяйки не дыхни!

За столом она беспардонно нахваливала меня и по временам всё норовила поцеловать в щёку.

Влепила три холодных жабьих поцелуя.

Я встал уйти.

– Толя! Не уходи… Не обижай старуху…

– Какая вы старуха! – с ядом хмыкнул я. – Вам не семьдесят один, а совсем наоборот. Кругом семнадцать!

– Вот за комплимент спасибо! Я всем говорила и скажу сейчас. Вот рушат наше Кусково. Распихивают кого куда и дальше. А я поеду в новый дом только с Толей. Я умру – всё отпишу ему!

Осерчала нотариальная кнопка:

– Раньше ты говорила мне другое.

– Так то раньше… Стань я молодой, сама полезла б на Адама! Не смотрите на меня полохливыми глазами. Семнадцатки нет. Адама нет. Лезть некому и некуда… А вообще-то я доброй души… Для многих жильцов была второй матерью. И эта доброта угубит меня… Помню, сосед уехал на месяц к любовнице. Бросил кошку… Промывала я косточки соседовы, но кошку кормила… Были квартиранты-ух! Одна девица ходила с парнем. Взяли его в армию. Завела второго. Вернулся первый… Ночь меж двоих на террасе. А утром я говорю: «Ребята! Берите по палке. Ты – Онегин, ты – Ленский. И за соседский дом в лес на дуэль…»

Вспомнила своего старика Валерия. Он всё Катерине застенной кидал:

– Мы в цене. А вы ничто!

Катерина звала его гутан-орангутангом. Уж больно тёмен он был с лица.

Печально вспомнила Соколиха, как попугала раз братову внучку:

– Поеду я, Марина, на юг и привезу другого дедушку. У этого уже совсем нет волоса на голове.

Девочка заплакала и стала умолять:

– Бабушка! Я очень прошу тебя… Не меняй дедушку! Я даю тебе честное слово: вырастут у дедушки Валеры волосики!

9 февраля Сговорчивые дяди

Аккуратова притащила из дому новость: