Наши за границей

— Дейчъ гельдъ хочешь? Дейчъ надо размнять. Гд тутъ мняльная лавка? Надо размнять. Понимаешь? Ничего не понимаетъ. Глаша! да скажи ему по-нмецки, какъ васъ учили. Чего ты стыдишься-то! Ну, какъ по-нмецки мняльная лавка? Сади!

— Ахъ, Боже мой! Ну, что ты ко мн пристаешь-то!

— Ничего не знаетъ! А еще у мадамы училась.

— Мняльную лавку вы найдете въ вокзал. Тамъ еврей вамъ и размняетъ, — послышалось сзади по-русски.

Говорилъ какой-то господинъ въ войлочной дорожной шапочк. Купецъ обернулся и сказалъ: — Мерси васъ… Удивительно какъ трудно безъ нмецкаго языка… Ничего не понимаютъ, Будьте добры сказать этой колбас, что онъ на чай въ лучшемъ вид получитъ, какъ только я размняю русскія деньги. Ну, вотъ… Еще мерси васъ… извиняйте… А какъ по-нмецки мняльная лавка, чтобы я могъ спросить?

— Вексельбуде… Но еврей, который будетъ мнять вамъ деньги, говоритъ по-русски.

— Анкоръ мерси васъ… Вексельбуде, вексельбуде, — твердилъ купецъ. — Запомни, Глаша, какъ мняльная лавка называется, а то я, впопыхахъ-то, могу забыть. Вексельбуде, вексельбуде.

У дверей въ вокзал стояли прусскіе жандармы и таможенные чиновники отбирали паспорты и пропускали пассажировъ по очереди.

— Эхъ, слдовало-бы захватить съ собой въ дорогу Карла Адамыча для нмецкаго языка, — говорилъ купецъ. — Онъ хоть пропойный человкъ, а все-таки съ языкомъ. Пріодть-бы его въ мое старое пальтишко, такъ онъ и совсмъ-бы за барина сошелъ. Только вдь дорога да выпивка, а стъ онъ самые пустяки. Положительно слдовало бы его взять, и въ лучшемъ-бы вид онъ по-нмецки бормоталъ.

— Такъ отчего-же не взялъ? сказала жена.

— А не сама-ли ты говорила, что я съ нимъ съ кругу сбиться могу? Я на твое образованіе надялся, думалъ, что ежели ужъ у мадамы въ пансіон училась и нмецкіе стихи знаешь, такъ какъ-же нмецкихъ-то словъ не знать; а ты даже безъ того понятія, какъ подушка по-нмецки называется.

— Теб вдь сказано, что я политичныя слова знаю, а подушка разв политичное слово.

— Врешь! Ты даже сейчасъ хвасталась, что комнатныя слова знаешь.

— Фу, какъ ты мн надолъ! Вотъ возьму да на зло теб и заплачу.

— Да плачь. Чортъ съ тобой!

Жена слезливо заморгала глазами. Купецъ проталкивалъ ее впередъ.

— Пассъ! — возгласилъ жандармъ и загородилъ ей дорогу.

— Глаша! Что онъ говоритъ? Чего ему нужно? — спрашивалъ у жены купецъ.

— Отстань. Ничего не знаю.

— Пассъ! — повторилъ жандармъ и протянулъ руку.

— Ну, вотъ извольте видть, словно онъ будто въ винтъ играетъ: пассъ, да пассъ.

— Отдайте свой паспортъ. Онъ паспортъ требуетъ, — сказалъ кто-то по-русски.

— Паспортъ? Ну, такъ такъ-бы и говорилъ, а то — пассъ да пассъ… Вотъ паспортъ.

Купецъ отдалъ паспортъ и проскользнулъ сквозь двери. Жену задержали и тоже требовали паспортъ.

— Глаша! Чего-жъ ты?.. Иди сюда… Глафира Семеновна! Чего ты стала? — кричалъ купецъ.

— Да не пускаютъ. Вонъ онъ руки распространяетъ, — отвчала та. — Пустите-же меня! — раздраженно рванулась она.

— Пассъ! — возвысилъ голосъ жандармъ.

— Да вдь я отдалъ ейный паспортъ. Жена при муж.. Жена въ моемъ паспорт… Паспортъ у насъ общій… Это жена моя… Послушайте, херъ… Такъ не длается… Это безобразіе… Ейнъ паспортъ. Ейнъ паспортъ на цвей, — возмущался купецъ.

— Я жена его… Я фрау, фрау… А онъ мужъ… Это мой мари… монъ мари… — бормотала жена.

Наконецъ ее пропустили.

— Ну, народъ! — восклицалъ купецъ. — Ни одного слова по-русски… А еще, говорятъ, образованные нмцы! Говорятъ, куда ни плюнь, везд университетъ или академія наукъ. Гд-же тутъ образованіе, спрашивается?! Тьфу, чтобы вамъ сдохнуть!

Купецъ плюнулъ.

II

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, запыхавшіеся и раскраснвшіеся, сидли уже въ прусскомъ вагон. Передъ ними стоялъ нмецъ-носильщикъ и ждалъ подачки за принесенные въ вагонъ мшки и подушки. Николай Ивановичъ держалъ на ладони горсть прусскихъ серебряныхъ монетъ, перебиралъ ихъ другой рукой и ршительно недоумвалъ, какую монету дать носильщику за услугу.

— Разбери, что это за деньги! — бормоталъ онъ. — Одн будто-бы полтинники, а другія, которыя побольше, такъ тоже до нашего рубля не хватаютъ! Потомъ мелочь… На однхъ монетахъ помчено, что десять, на другихъ стоитъ цифирь пятьдесятъ, а об монетки одной величины.

— Да дай ему вотъ въ род полтины-то! — сказала Глафира Семеновна.

— Сшутила! Давать по полтин, такъ тоже раздаешься. Эдакъ и требухи не хватитъ.

— Ну, дай маленькихъ монетъ штучки три.

— Въ томъ-то и дло, что он разныя. Одн въ десять, другія въ пятьдесятъ, а величина одна. Да и чего тутъ десять, чего пятьдесятъ? Бда съ чужими деньгами!

Онъ взялъ три монетки по десяти пфенниговъ и подалъ носильщику. Тотъ скривилъ лицо и подбросилъ монетки на ладони.

— Неужто мало? Вдь я три гривенника даю, — воскликнулъ Николай Ивановичъ и далъ еще десять пфенниговъ.

Носильщикъ плюнулъ, отвернулся и, не приподнявъ шапки, отошелъ отъ вагона.

— Вотъ такъ нмецкая морда! Сорокъ ихнихъ копекъ даю, а онъ и этимъ недоволенъ. Да у насъ-то за сорокъ копекъ носильщики въ поясъ кланяются! — продолжалъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ жен.