Наши за границей

– Да, может быть, миленькие‑то и шикарные француженки давно уже на выставку насмотрелись, и она им хуже горькой редьки надоела. Ведь выставка‑то с весны открылась, а теперь осень! Ну да, я уверен, что мы на той стороне реки и модниц, и хорошеньких, и пикантных увидим, – решил Николай Иванович и прибавил: – Однако, Глаша, уж пятый час, и я есть хочу. Надо поискать, где бы пообедать. Мы читали в газетах, что на выставке множество ресторанов, а пока я еще ни одного не видал. Должно быть, на той стороне они. Пойдем на ту сторону. Вот мост. Кстати, на той стороне и Эйфелеву башню вокруг обойдем. Нельзя же, надо хоть снаружи‑то ее сегодня вблизи осмотреть. Осмотрим башню и сыщем ресторан.

Глафира Семеновна посмотрела на мужа и сказала:

– Не пойду я с тобой в ресторан.

– Это еще отчего? Да как же голодным‑то быть? Ведь у меня уж и так брюхо начинает подводить.

– Ну и пусть подводит, а я не пойду.

– То есть отчего же это? Отчего? Ведь и ты же проголодалась.

– А коли проголодалась, то вот как приедем домой, то пошлю за булками и за ветчиной и наемся, а в ресторан с тобою не пойду.

– Да по какой причине?

– Очень просто. Вспомни, что ты говорил давеча насчет ресторана? Какую такую еду ты хотел спрашивать в ресторане?.. Вот из‑за этого и не пойду.

– Ах, это насчет жареной‑то лягушки? Да я сегодня не буду ее требовать. Я перед отъездом из Парижа уж как‑нибудь поднатужусь и съем жареную лягушиную лапу, но тогда я пойду в ресторан один, без тебя.

– Врешь, врешь. Выпьешь лишнее, так и сейчас спросишь. Я тебя знаю. Ты пьяный какую угодно гадость съешь. Видела я раз, как ты, пьяный, в Петербурге у татар в ресторане поспорил с приятелями на пари и у живого налима голову отгрыз.

– Так ведь тогда все чудили. Пентюков выпил водки с уксусом, прованским маслом и с горчицей, а я потребовал живого налима. Нет, Глаша, я пошутил, я не стану сегодня лягушки требовать. Это я когда‑нибудь один, без тебя.

– Побожись, что не станешь лягушки сегодня требовать, тогда пойду.

– Ну, вот ей‑богу, сегодня не стану требовать лягушку.

– Верно?

– Верно.

– Ну смотри, ты побожился. Тогда пойдем.

И супруги направились к мосту, дабы перейти на другой берег Сены.

Через четверть часа они стояли против Эйфелевой башни и, закинув головы наверх, смотрели, как ползут подъемные машины на башне, поднимающие публику в первый, во второй и третий этажи, как в каждом этаже около перил бродят люди, кажущиеся такими маленькими, как мухи или муравьи.

– Неужто и нам придется по этой машине подниматься? – с замиранием сердца спросила Глафира Семеновна и, устав стоять, села на один из стоявших рядами перед башней садовых стульев.

– Да что ж тут страшного‑то? Сядешь, как в карету, машина свистнет – и пошел, – отвечал Николай Иванович и тоже сел на стул рядом с женой.

– Ох, страшно на такую высоту! – вздыхала Глафира Семеновна.

– Зато письма с башни напишем и похвастаемся перед знакомыми, что взбирались в поднебесье.

– Николя! Башня шатается. Вот я и теперь вижу, что она шатается.

– Да нет же, нет.

– Я тебе говорю, что шатается. Видишь, видишь… Ты смотри вправо…

Супруги заспорили, но в это время перед ними остановилась пожилая женщина в потертом шерстяном платье, в бархатной наколке и с сумочкой через плечо. Она совала им в руки два желтеньких билета и бормотала:

– Pour les chaises, monsieur, vingt centimes pour le repos.

Николай Иванович вытаращил на нее глаза.

– Чего вам, мадам? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? – говорил он удивленно.

Женщина повторила свою фразу.

– Да что нужно‑то? Мы промеж себя разговариваем. Се ма фам – и больше ничего, – указал Николай Иванович на Глафиру Семеновну и прибавил, обращаясь к женщине: – Алле… А то я городового позову.

– Mais, monsieur, vous devez payer pour les chaises, – совала женщина билеты.

– Билеты? Какие такие билеты? Никаких нам билетов не нужно. Глаша! Да скажи же ей по‑французски и отгони прочь! Алле!

– Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos… – настаивала женщина, указывая на стулья.

– Она говорит, что мы должны заплатить за стулья, – пояснила Глафира Семеновна.

– За какие стулья?

– Да вот, на которых мы сидим.

– В первый раз слышу. Что же это за безобразие! Где же это видано, чтоб за стулья в саду брать. Ведь это же выставка, ведь это не театр, не представление. Скажи ей, чтоб убиралась к черту. Как черт по‑французски? Я сам скажу.

– Vingt centimes, madame… Seulement vingt sentimes. Ici il faut paver partout pour les chaises.

– Требует двадцать сантимов. Говорит, что здесь везде за стулья берут, – перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: – Да заплати ей. Ну, стоит ли спорить!

– Это черт знает что такое! – вскочил со стула Николай Иванович, опуская руку в карман за деньгами. – И какое несчастье, что я по‑французски ни одного ругательного слова не знаю, чтобы обругать эту бабу! – бормотал он и сунул женщине деньги.

Ресторан «Дюваль»